Когда рассеется туман

— Джон прекрасно танцевал вальс, оказался превосходным любовником и никудышным мужем. Надо сказать, что и из меня жена получилась так себе. Я вовсе не собиралась замуж, и была совершенно не готова к браку.

Урсула встала, взяла фотографию. Провела пальцем по рамке.

— Симпатичный.

— Да. Видимо, потому я и обратила на него внимание.

— Он тоже был археологом?

— О Господи, нет. Джон был официантом.

— А… — Урсула поставила снимок на место. Повернулась ко мне: — Я просто думала, вы познакомились на работе. Или в университете.

Какое там! В тысяча девятьсот тридцать восьмом, когда мы с Джоном встретились, я вызвала бы врача любому, кто сказал бы, что однажды я окончу университет. Стану археологом. Я работала в ресторане «Лайонз Корнер Хаус», подавала бесчисленные порции картошки-фри бесчисленным посетителям. Миссис Хаверс, хозяйка, любила нанимать прислугу из богатых домов и хвасталась на каждом углу, что никто не вычистит ножи лучше бывшей горничной.

— Мы с Джоном встретились случайно. На танцах.

Я нехотя согласилась составить компанию девушке с работы. Тоже официантке. Пэтти Эверидж — имя, которое я вряд ли забуду. Странно. Она не была мне подругой. Мы просто работали вместе, и я старалась обходить ее стороной, хотя это легче было сказать, чем сделать. Она постоянно совала нос в чужие дела. Так вот, эта Пэтти вбила себе в голову, что мне надо больше общаться, ведь по утрам в понедельник я не сплетничала с другими официантками, обсуждая выходные. Она пристала ко мне, зазывая на танцы, и не отстала, пока я не согласилась пойти с ней в «Маршаллс Клаб», вечером в пятницу.

— Девушка, с которой я договорилась встретиться, не пришла, — вздохнула я.

— А Джон пришел?

— Да.

Я вспомнила дымный клуб, табурет в углу, на который я взгромоздилась в ожидании Пэтти. Понятно, что на следующий день она рассыпалась в извинениях и объяснениях, но было уже поздно. Что сделано, то сделано.

— И вы влюбились?

— Я забеременела.

Урсула раскрыла рот.

— Через четыре месяца после того, как мы начали встречаться. Еще через месяц мы поженились. Так было принято. — Я поерзала, поудобней усаживаясь на подушках. — К счастью для нас началась война, и все решилось само собой.

— Он ушел на фронт?

— Мы оба ушли. Джон записался добровольцем, а я служила в полевом госпитале, во Франции.

— А как же Руфь? — удивилась Урсула.

— Ее эвакуировали. Руфь провела войну в доме пожилого англиканского священника и его жены.

— Несколько лет? Как же вы выдержали?

— Приезжала в отпуск и получала от нее письма: деревенские сплетни и рассказы о местных ребятишках.

Урсула взволнованно потрясла головой.

— Четыре года вдали от ребенка… Представить не могу!

Я не знала, что ей ответить. Как признаться, что материнство — не врожденный дар? Что Руфь сперва казалась мне чужой и странной? Что между нами так и не возникло той нерушимой связи, о которой пишут в книгах и рассказывают в легендах?

Наверное, я растратила свою способность любить. На Ханну, на всех остальных в Ривертоне. Нет, я хорошо обращалась с ранеными: утешала, подбадривала, облегчала их предсмертные муки. И при этом страшно боялась снова к кому-то привязаться. Предпочитала ни к чему не обязывающие отношения. И оказалась совершенно не готова к требовательной любви ребенка.

Урсула избавила меня от объяснений:

— Конечно, тогда была война. Приходилось идти на жертвы.

Я улыбнулась, стараясь выглядеть поестественней. Интересно, как бы Урсула отнеслась к тому, что я не только не переживала разлуку с Руфью, но даже чувствовала некоторое облегчение. Что после десятка лет скитаний по разным работам и случайным знакомым, после бесплодных попыток забыть, что случилось в Ривертоне, я наконец-то нашла себе настоящее дело.

— Археологом вы решили стать уже после войны?

— Да, — хрипло подтвердила я. — После.

— А почему именно археологом?

Ответ на вопрос так сложен, что я ответила просто:

— Это было наитие.

— Правда? — восхитилась Урсула. — Прямо во время войны?

— Когда кругом столько боли и смерти, как-то легче отделить главное от второстепенного.

— Понимаю.

— Я стала думать о мимолетности жизни. Когда-нибудь, размышляла я, люди забудут и эту войну. Смерти, бомбежки, сражения. Не сразу, конечно — понадобятся сотни, тысячи лет, но рано или поздно все уйдет в небытие. Займет свое место среди теней прошлого. Страдания и ужасы сменятся в умах людей другими, которым еще только суждено произойти.

— Трудно представить, — покачала головой Урсула.

— И все же так оно и будет, — заверила ее я. — Пунические войны и Карфаген, Пелопонесская война, греко-персидские войны — все свелось к нескольким главам в учебнике истории. — Я замолкла, чтобы перевести дыхание. Давно отвыкла от долгих разговоров и горячих дискуссий. Потом устало договорила: — Мне хотелось оживить прошлое. Вдохнуть в него душу.

Урсула улыбнулась, темные глаза засияли.

— А вот это мне понятно. Именно потому я снимаю исторический фильм. Вы раскапывали прошлое, а я разыгрываю его.

— И правда, — согласилась я. Мне-то и в голову не приходило нас сравнивать.

— Я просто восхищаюсь вами, Грейс. Вы столько сделали в жизни!