Когда растает снег

Я узнала о Серёже много нового. Оказывается, он круглый сирота: без матери, без отца. Его бабка по отцу после смерти сына отказалась от внука, и Серёжа с пяти лет воспитывался в детдоме. Ещё ребёнком он проявил свои творческие способности, и его отдали в специальную художественную школу, а после её окончания Серёжа поступил в институт на близкую ему специальность. Он приехал к нам на практику, а потом вернётся в Москву и устроится на каком-нибудь крупном предприятии.

Я внимательно слушала Серёжу, следила за каждым его жестом, движением, и чувствовала, что он нравится мне с каждой минутой всё больше и больше.

Я рассказала ему о себе: о том, что мои родители тоже погибли в автокатастрофе, когда я была совсем маленькой девочкой, что двух лет от роду осталась я на воспитании у доброй, любящей бабушки, что в восьмилетнем возрасте была отдана ею в святую обитель, и мы так разговорились, что не заметили, как прошло время.

Весь день Серёжа работал в нашей церкви над алтарной иконой Нерукотворного Спаса. Эта икона самая древняя. Краски на ней давно потрескались от времени и свисали безобразными цветными лохмотьями, как убогое рубище нищего калеки, поэтому сперва нужно было восстановить живопись, а уж потом заниматься расчисткой поверхности, чтобы вернуть первоначальный вид. Всё это я узнала от Серёжи. Он настоящий профессионал в своём деле. Смотрю на него и удивляюсь – каждый штрих, каждый едва заметный мазок на почерневшем от времени строгом лике Спасителя – как это всё точно, выверено. Одно слово – талант. Искра Божья.

Воскресенье

Мы с Серёжей перешли на «ты» и он стал звать меня Машенькой, не при сёстрах, конечно. Сначала как-то неудобно было, стеснялась я, а потом ничего, привыкла. Он показал мне свою рабочую комнатку во флигеле. Флигель этот находится на территории монастыря недалеко от сестринского корпуса. Внутри это маленькая полутёмная келья с дощатым полом и потемневшими от копоти стенами, где, несмотря на пожар, ещё сохранился горьковатый запах слежавшихся холстов и приторный специфический запах красок. В святом углу перед иконой Богоматери изумрудным огоньком теплится лампадка, вдоль стены – видавшая виды продавленная кушетка, у окна стол и табурет со сломанной ножкой, а в углу за дверью стоят прислоненные к стене ветхие мольберты с натянутыми на них полуистлевшими холстами в старых деревянных рамах. Раньше здесь была иконописная мастерская, где жил и подвизался монах– молчальник старец Лука, потомственный иконописец, погибший в своей келье от пожара два года тому назад. Мне вспомнилась история его чудесного жития, и я рассказала её Серёже.

Преподобный Лука святостью своей уединённой жизни сподобился от Бога дара чудотворения и помогал приходившим к нему людям. Однажды он исцелил умиравшую от дифтерита девочку. Убитая горем мать принесла её на руках в келью старца и он, помолившись, дал испить больной крещенской воды, называемой по-гречески «Великая агиасма», что значит великая святыня. На следующий день родители девочки пришли к старцу благодарить его за исцеление. Однако преподобный Лука написал на дощечке: «Аз есмь червь недостойный. Бога благодарите». Наверное, он запрещал рассказывать о совершённых им чудотворениях, чтобы принять награду за свою благочестивую жизнь не на земле, от людей, а на небе, от Бога, чтобы «иметь сокровище на небесах».

Все созданные им иконы старец Лука писал с самих святых. Монахиня Досифея, приносившая ему в келью трапезу, рассказывала как он, бывало, сидит перед холстом, по лицу его блуждает умиротворённая улыбка, а глаза устремлены на кого-то невидимого, чьё присутствие хотя и незримо, но ощущается сердцем. В такие минуты она останавливалась на пороге в благоговейном трепете и, затаив дыхание, наблюдала, как из-под умелой руки старца выходит образ его небесного гостя. Но об этом тоже запрещалось говорить.

Смерть свою преподобный Лука предвидел заранее. Последние дни он почти не выходил из флигеля, жил там затворником, даже людей к нему не допускали. У нас в монастыре поговаривали, что старец грехи замаливает. Ходили слухи, будто в молодости Илья (так звали преподобного Луку до пострижения) убил свою невесту. Недобрый человек оклеветал её перед ним, будто бы она с другим гуляла, а Илья, напившись с горя, зарезал девушку. Но до суда дело не дошло: успела она сказать родным, что не виноват он, что сама она себя порешила. И убийца был оправдан, оправдан перед людьми, но не перед Богом, который всё видит, всё знает. Забросил Илья своё ремесло, не мог он после случившегося писать иконы. В ушах его неотступно звучали слова умирающей, и голос совести не давал ему покоя. Наконец он не выдержал – явился в полицию и сознался во всём. Однако там не восприняли его слова всерьёз и посоветовали меньше пить. Но Илья во что бы то ни стало хотел искупить свою вину страданием. Он добровольно покинул мир и после семи лет послушания, проведённых в молитве и покаянии, сделался монахом…