Когда рушатся троны…

– Не набирайте так много чернил. Пишите… «службой в русской политической полиции, именующий теперь себя Максом Ганди, спешу заявить, что напечатанное мной о происшедшем в Сан-Северино и о лейтенанте флота Его Величества Эмилио Друди – все сплошное, возмутительное вранье. Все действия лейтенанта Друди были строго согласованы с понятием воинского и гражданского долга. Пограничников лейтенант Друди не избивал, а, застав в кафане мертвецки пьяными, сделал им строгий выговор. Арестовал же лейтенант Друди не мирных жителей, а контрабандистов, принимавших участие в сокрытии тайно доставленного в Пандурию большевиками оружия»… Есть?

– Есть…

– А теперь подпишитесь полностью: «Леон Дворецкий – Кирдецов – Макс Ганди». Есть? Давайте! – и, взяв бумагу, Друди пробежал и вчетверо сложил ее.

Макс Ганди, весь раскисший, каким-то человеческим комочком облип в своем редакторском кресле.

– Как вы намерены поступить с этим… этим документом? – спросил он изнемогающим голосом.

– Напечатаю в нескольких газетах…

– Что же мне делать?.. Вы меня губите…

– Уложить чемоданы и покинуть королевство… Такие, как вы, не пропадают. Вынырнете еще где-нибудь, и уже под новым псевдонимом… Однако вы дешево отделались… Пока мы с вами сочиняли этот веселенький документец, мой гнев прошел… И на этот раз вашей физиономии не угрожает волшебное превращение в отбивную котлету…

Появление в правых газетах письма, где Ганди сам себя так зло и так больно высек, было впечатлением разорвавшейся бомбы. Хотя левая печать дружно замолчала этот, в своем роде исключительный, документ, но социалисты рвали и метали от бешенства. Ганди остался в их глазах таким же, каким был, товарищем, взбесил же их трескучий скандал вокруг его имени.

Шухтан сделал ему бурную сцену. Топал ногами, кричал:

– Дурак! Болван! Я же вас предупреждал: не печатайте, не печатайте! Нет, взял и напечатал! А я еще хотел вас в министры внутренних дел. Такое ничтожество!..

– Но ведь он же мог меня избить, искалечить…

– И надо было идти на побои… На все, но не давать ему в руки такого самоубийственного документа… Какой же вы революционер, если испугались побоев? Вы подписали себе смертный приговор. Это гражданская смерть. Какую ликующую тризну справляют по вас реакционеры! Вы – посмешище города… Вы… Вы… – и возбужденный, багровый Шухтан долго еще кричал и топал ногами…

8. Вероника Барабан

Горяч, но отходчив был Шухтан. Сгоряча отделал Макса Ганди вовсю, а затем великодушно «амнистировал».

Да и нельзя было не «амнистировать». Без таких ловких опытных каналий не обходится ни одна революция. А революция была не за горами, и до свержения монархии остались уже не месяцы, а недели.

Но до революции оставалось еще первое мая. На этот красный день с его красной тряпкой – символом крови, грабежа и слез – возлагались большие надежды.

Вот как смотрел на первое мая Шухтан, высказавший свой взгляд на одном из обычных конспиративных заседаний на вилле дона Исаака:

– Товарищи, в этот большой для всех трудящихся день на площадях и улицах Бокаты и особенно перед королевским дворцом должна быть пролита кровь демократов. Должны быть жертвы, выхваченные из наших сомкнутых рядов… Товарищ Тимо, вы можете нас информировать, какую линию поведения выявят войска в день нашего праздника? – спросил, поблескивая стеклами пенсне, жирный Шухтан, подмявший под себя жирную, короткую ногу.

Тимо, сидевший на стуле в удобной для него и неудобной для всякого другого позе, не спеша ответил:

– Решено: к умеренно-социалистическим процессиям будет применена политика «стиснутых зубов». Их не тронут, «скрепя сердце», но все же не тронут. Что же до коммунистической манифестации, – ее будут разгонять весьма энергично, до применения оружия включительно…

– Великолепно! Великолепно! – всем своим телом подпрыгнул Шухтан, и под его тяжестью зазвенели пружины. – Мы отнюдь не коммунисты, но в борьбе хороши все средства. Важно что? Накануне революции создать озлобленное настроение в массах по адресу короля и королевского правительства. А для этого необходимо выпустить толпу с самыми крайними, с самыми разрушительными лозунгами. Десяток-другой возгласов, оскорбляющих Величество, да десяток провокационных выстрелов по жандармерии и войскам, – и те и другие не останутся в долгу, – и пойдет потеха. Польется вода, товарищи, на нашу мельницу. И если, скажем, из демократических рядов будет выхвачено 6–7 жертв каких-нибудь, мы сумеем создать из этого целое избиение трудящихся королевскими преторьянцами… Ну-с, товарищ Ганди, это по вашей части… Сорганизуйте толпу в несколько сот человек, дайте каждой из этих каналий по 20 франков… Но предупреждаю, голубчик, это не должны быть только отбросы – хулиганы, воры, валяющиеся на камнях набережной, пропойцы, – словом, это не должны быть субъекты исключительно явно выраженного дегенеративного типа. Дайте немного настоящих рабочих, дайте хоть горсточку интеллигенции. Это необходимо.

– Да, но и тем, и другим по 20 франков с головы будет мало, – возразил Ганди.