Когда тебе пятнадцать

Люба отреагировала на них со свойственной ей прямотой и решительностью. В субботу перед самым звонком вошла в класс, положила на парту портфель и без промедления направилась к пятой парте у окна.

— Ну-ка, Чинов, ответь! — высоким от волнения голосом сказала она. — Мы с тобой целовались?

— Ты… с чего это? С чего… — опешил Олег и сильно побледнел.

— Вот как мы целовались!

Пощечина прозвучала так громко, что Люба сама вздрогнула. А потом села за свою парту и заплакала.

Глава двадцать шестая

Поводом к новому резкому разговору Ольги Борисовны с Таней, который оставил на душе такой тяжелый осадок, было позднее возвращение Тани от бабушки.

Конечно, это был лишь повод. Ольга Борисовна и всегда-то с неприязнью относилась к частым походам дочери к родителям ее первого мужа. А сейчас, после заявления Тани, что она вообще (пусть и на время) хотела бы жить там, сейчас каждая отлучка дочери вызывала у Ольги Борисовны особенно острое и ревнивое чувство. Ведь такие отлучки — это не просто часы, в продолжение которых дочь отсутствует в родном доме, это и свидетельство неуважения к ней, матери, к их семейному очагу. А ведь, кажется, все сделали, чтобы ей здесь было удобно, уютно. Отдельная комната в прекрасной квартире, современная мебель, цветной телевизор, чешский телефонный аппарат, вкусная и сытная еда — что еще надо для полноценной жизни? А лето наступит — поездки на автомобиле в лес, на речку, путешествие к морю. И Дмитрия нельзя упрекнуть — ни голоса не повысит, ни в чем никакого отказу.

Так нет, все равно чем-то недовольна! Только и бегает к старикам. Кофту ей бабушка связала, шапку, варежки — спасибо! Но этим добром здесь все ящики забиты.

А влияние, которое там неизбежно оказывают на Таню, видимо, не из лучших. Это если мягко сказать. Похоже, что и нелепая дружба ее с этим Костей, сыном алкоголика, там тоже поощряется. Вполне может быть…

Таким образом, у Ольги Борисовны имелись все основания к недовольству и обиде на дочь. И к беспокойству за нее. Не дай бог, случится что плохое — ей, матери, всю жизнь потом казниться.

А повод к серьезному разговору обо всех этих вещах, так волновавших Ольгу Борисовну, мог быть любой. Приход же Тани от стариков в десятом часу вечера — тем более.

И вновь в большой комнате — с голубоватым ковром посредине, с удобными креслами на растопыренных ножках, с цветным телевизором — вновь в этот вечер звучал высокий, хорошо поставленный голос Ольги Борисовны.

Первые минуты Таня слушала, и выражение лица было у нее самое виноватое (действительно, как же так — не предупредила, заставила волноваться!), но потом она помрачнела, и в ее сомкнутых, будто утончившихся губах уже ничего, кроме отчужденности, не читалось.

Эти мамины звучные слова, округлые, как спелые ягоды винограда, эти логично выстроенные и аргументированные доводы и так весомо звучащие упреки — все Тане было знакомо и почти не трогало ее. И, наверное, наиболее разумным было бы отделаться молчанием: да, виновата, учту. Спокойной ночи.

Но стоило Ольге Борисовне развить тезис о «пагубном влиянии» бабушки на формирование Таниных взглядов на жизнь (в таком обнаженном виде это прозвучало впервые), как Таня, подобно пришпоренному коню, взвилась на дыбы: не ответить на такое обвинение она не может. Не имеет права. Это было бы просто предательством по отношению к бабушке.

И ответ ее, видимо, прозвучал убедительно. Во всяком случае, Дмитрий Кириллович, сидевший с журналом под зеленым зонтом торшера, опустил журнал на колени и слушал с интересом. А при словах Тани: «Если бы все люди в нашей стране были как бабушка, то давно бы искоренили всякое зло и несправедливость» — скульптор одобрительно улыбнулся.

Однако Таня улыбку отчима, таившуюся где-то в недрах бороды и лишь хорошо заметную в живых карих глазах, не видела. Она изучающе смотрела на мать и решала про себя: стоит говорить о Косте или не стоит? Нет, надо. Ведь мама все равно не обойдет этой «актуальной» темы.

— Ты, наверно, обвиняешь бабушку и в том, что она не отговаривает меня дружить с Костей? Правильно, не отговаривает. Наоборот, довольна…

— Вот-вот, — скорбно качнула Ольга Борисовна головой. И, будто подтверждая слова хозяйки, пружинисто качнулись и крашеные, цвета красной меди, локоны ее волос.

— И я довольна, да! — упрямо сказала Таня. — Очень. По крайней мере, жизнь стала лучше понимать. И лучше разбираться в людях. Да, мама, да! Теперь мне легче отличить хорошее от плохого и настоящее от фальшивого.

— Ну, доченька, поздравляю! — подняв руки, наигранно рассмеялась Ольга Борисовна. — А мы что же, все видим наоборот? Не понимаем жизни? Очень любопытно! Оказывается, сын… Ты меня, Танечка, прости, я вынуждена называть вещи своими именами… Сын алкоголика, оказывается, открыл нашей дочери глаза на истинные ценности!

— Да, в какой-то мере…