Когда цветут камни

— Максимыч, ты дома был? — спросил он, утирая платком нос и рот.

— Был.

— Варя, слышь, на фронт собралась…

— Знаю, — перебил его Фрол Максимович.

— Знаешь, так чего здесь сидишь? Или хочешь, чтобы я тебя этим вот проводил отсюда? — Захар потрогал топор, что торчал у него за спиной под опояской.

— Кость у меня крепкая, топор зазубришь…

— Слушай, Максимыч, она тебе дочь али щепка?

— Ну, постой, не гуди, видишь, люди у меня.

— Вижу… Старатели, женщины. Зачем пожаловали? Ух, да у тебя, Архиповна, я вижу хлеб в руках, значит, в брюхе места себе не нашел. Отдай его мне. В моем желудке и долото переварится. Послезавтра, ну, дня через три, пшеничной булкой отдам. Нам, плотникам, и такого сегодня не выдавали… А вас, солдатки, что сюда привело?

— Да помолчи ты, Захар, — уже строго остановил его Фрол Максимович: — Прошу, Архиповна, за тобой слово.

— На грех-то зачем меня толкаешь в первую очередь? — ответила бабка Ковалиха, поднимаясь. — Пойдемте, бабоньки…

— Одну минуту, — остановил их Фрол Максимович, выходя из-за стола. Он подумал, что приход Захара смутил женщин, да и беседу о хлебе Захар начал не с того конца.

Фрол Максимович сказал:

— Хочу познакомить вас, солдатки, с последней сводкой.

Сначала показалось, что они не хотят слушать, но, когда Фрол Максимович подошел к карте и стал показывать, где проходит сейчас линия фронта, Мария Котова и ее товарки подошли ближе. Еще минута, и они не отрывали глаз от квартала, в котором действовал 1-й Белорусский фронт: там их мужья в составе Сибирской дивизии, там и старший сын Корюковых — Максим.

— А что же делают союзники?

— Союзники… — Фрол Максимович посмотрел на бабку Ковалиху. — Союзники вот здесь… Отступают.

— Эх! — вырвалось из груди Марии Котовой. И уже сквозь слезы, с упреком глядя на Фрола Максимовича, будто он был в этом виноват, она вдруг разразилась руганью: — Ну вас всех к черту…

— Плакать и ругаться в парткоме не положено, — упрекнул ее Захар Прудников. — И не слезами надо на это отвечать. Однако наши старатели даже промеж себя хлебом поделиться не хотят. Вот, например, у твоего братца, Архиповна, три мешка сеянки…

— Что ты меня братом-то попрекаешь? — возмутилась Ковалиха. — Это его собственная мука, заработанная, своими руками заработанная. И будто он один имеет запас…

— Правильно, — согласился с ней Захар, — не один. Почитай, тонны две можно бы голодающим раздать.

— А потом как?

— Потом получим по карточкам и рассчитаемся.

— Сеянку на карточки никогда не давали и не будут давать, — повысила голос Ковалиха, но тут же сменила тон: — Да вы что, сговорились допрашивать нас?.. Ишь чего захотели! Пошли бабоньки, пошли, иначе нас тут против всех старателей восстановят.

— До свиданья, помощницы укрывателей… — бросил им вслед Захар, недобро скривив губы.

Когда женщины вышли, Фрол Максимович упрекнул Захара:

— Зря ты, Захар, так круто с ними. Это же старатели, к ним нужен мягкий подход.

— Мягкий, говоришь? А знаешь, зачем они к тебе приходили? Побить тебя хотели, росомахи, понял?

— Догадывался.

— Стало быть, догадывался, за что?

— А это у них надо спросить.

— Эх, Фрол, Фрол, беспечный ты к себе человек. Еще на той неделе я хотел сказать тебе об одном дельце…

— О чем это, Захар?

— О чем… — Захар замялся: уж очень не хотелось ему бередить рану друга. — Вот о чем… Жалко, что Ленька второпях ушел по вызову этой самой Вербы, которая повестку ему через военкомат прислала…

— Во-первых, Верба — не женщина, а мужчина, — прервал его Фрол Максимович, чувствуя, что Захар говорит не то, что у него на уме. — У меня тоже есть от него письма. Вот смотри: «Заместитель командира по политчасти гвардии подполковник Б. Верба». Борис, значит, потому, что женских имен на букву «Б» я не припомню. Во-вторых, не Верба прислал повестку Леониду, а Леонид сам добился того, чтобы его призвали в армию и направили в один из полков подшефной дивизии. Ясно? А в-третьих, говори прямо, о чем сейчас думаешь?..

— Не спится мне, Фрол Максимович. После резкой перемены погоды нога покою не дает. И вот вышел я как-то ночью, прислушался…

— Так…

— В народе поговаривают, клевету такую разносят, будто… будто это сын твой, Василий, скрывается в тайге… Сиди, сиди, Фрол, а то больше ни слова не скажу. Понимаешь, я этому веры не даю. Не хочу и не могу верить, чтобы Василий…

— Погоди, Захар, погоди… — Фрол Максимович сжал кулаки так, что хрустнули пальцы. Кулаки огромные, сухие, и Захар замолчал. Скажи еще слово, и эти кулаки стол проломят.

В молчании прошло минут пять… Казалось, Фрол Максимович каменеет на глазах. Наконец он медленно приподнял тяжелые, с сединой брови, повернул голову и, глянув в окно, сказал:

— Скоро соберутся члены бюро… Проводи заседание без меня. Скажи: захворал.

— Не поверят, — возразил Захар.

— Убеди. Мне надо самому посмотреть этот след. Сына я по лыжне узнаю.

2