Когда ты была рыбкой, головастиком - я...

Как ни странно, я стал, похоже, единственный человеком, который вообще счел нужным поинтересоваться, кто же такой был этот Лэнгдон Смит. Моя статья о нем, озаглавленная по первой строке его баллады, вышла в «Antioch Review» (осень 1962). Она воспроизводится здесь; к ней добавлен постскриптум, где сообщаются кое-какие дополнительные факты о Смите и его поэме, которые я с тех пор узнал. Честно обещаю выплатить триста долларов тому, кто пришлет мне напечатанную где бы то ни было поэму Смита «Бесси Мак-Колл из Суицид-Холла».

В 1941 году Т.С. Элиот поразил литературную общественность, составив антологию «Киплинг: избранные стихи». Студенты последних курсов, изучавшие английскую литературу и раньше стыдившиеся признаться, что могут цитировать наизусть большие куски из «Мандалая», «Сапог», «Гунги Дина» и «Дэнни Дивера», теперь вдруг расхрабрились и принялись извлекать киплинговские сборники из темных, недоступных углов своих шкафов, отважно переставляя книги Киплинга на те полки, где их могли увидеть гости.

Во введении к своей антологии Элиот проводит важное разграничение между «поэзией» и «стихами». У стихов, говорит он, простой метрический размер; они выражают ясные, недвусмысленные идеи. Форму и содержание можно полностью — или почти полностью — ухватить уже при первом чтении. Поэзия же от них в известной мере отличается. Ее стилистика и идеи тоньше, они не так прозрачны, и их труднее воспринять целиком, читая текст впервые. С каждым перечитыванием в поэзии открываются новые смыслы.

Элиот вовсе не считал такое различие оскорбительным. Поэзия и стихи — разные вещи, и у них разные цели. Киплинг не пытался создавать поэзию. То, что он хотел делать, он делал, и притом замечательно. Когда он пишет (в «Джонни Дивере»): «Эй, что за всхлипы там, вверху?», Элиот хвалит его: слово «всхлип» — «совершенно точное». (Возможно, у Элиота вертелась в голове строчка из Киплинга, когда он использовал это слово сам, описывая конец мира в финале своих «Полых людей»[106]

.)

Короче говоря, Элиот считал, что Киплинг сочинял великие стихи.

На мой взгляд, «Эволюция» Лэнгдона Смита — тоже великие стихи. Может, и не такие великие, как у Киплинга, но достаточно хорошие, чтобы заслужить внимание критиков. Что же касается их популярности, то в ней нет ни малейших сомнений. Поэму перепечатывали в десятках антологий «самых любимых» стихов, причем обычно с большими искажениями: такова судьба многих поэтических творений подобного рода. (Так, в сборнике «Самые любимые стихи американского народа», составленном Хейзел Феллеман, в поэму вкралось не менее шести вопиющих ошибок.) Трудно отыскать геолога или биолога, который бы никогда не читал эту поэму; более того, под ее обаяние склонны подпадать самые неожиданные люди. Как-то раз, много лет назад, я сидел за столиком чикагского ресторана «Томпсон» с группой фокусников, приехавших в город на свою профессиональную конференцию. Было три часа ночи. В разговоре каким-то образом всплыло слово «эволюция». Гарри Блэкстоун, один из величайших иллюзионистов в мире, в этот момент держал в руке колоду карт. Он положил ее на стол, прочистил горло и наизусть прочел поэму Лэнгдона Смита с начала и до конца. У него не было особых причин ее заучивать, просто она увлекла его еще в юности.

Литературные критики редко интересуются «стихами», разве что их автор — знаменитый писатель (скажем, Эдгар Аллан По), а потому вполне понятно, что им вообще не нашлось что сказать о Лэнгдоне Смите. Насколько мне удалось выяснить, никто из критиков не удостоил его даже крошечной заметки. Если уж говорить о Смите, то самое в нем примечательное — то, что о нем почти никогда ничего не говорили.

Он работал газетным репортером в херстовских газетах, выходивших в Нью-Йорке. Биографические сведения о нем можно почерпнуть из двух весьма скудных источников — коротенькой статьи в справочнике «Кто есть кто в Америке, 1906–1907» и некролога в «New York American» от 9 апреля 1908 года, страница 6.