Когда умирает король

— Но нельзя забывать, что деревушки типа нашей всегда полны пересудов, — шепчет тетя, кивая на столик со старушенциями. — Вон те две, например. Одна у них забота — остальным косточки перемывать, будто у самих в жизни ничего не происходит. И, знаешь, их можно понять. Тут ведь тишь да гладь. Той Хартолы-то — деревушка! Хотя нет, подожди, королевская община — руководство решило, что этому месту надобно зваться так, — важно произносит тетя. Саана еще долго обдумывает ее слова.

Следующим утром, в канун Юханнуса, Саана подскакивает ни свет ни заря — впервые за все время в Хартоле. Мысли о мертвой девушке не выходят из головы. Несмотря на короткий и беспокойный сон, Саана бодро шагает на кухню, где обнаруживает тетю, увлеченно читающую газету с чашечкой чая в руке.

— Я тут подумала… а что, если покопаться в этом деле? Заняться смертью девушки, — говорит Саана, поочередно открывая шкафчики в поисках кофе и фильтров.

Тетя отрывает взгляд от газеты и улыбается. Саана вышла наконец из своей спячки — какое облегчение.

— О, ты выписываешь «Хесари»[11]

? — удивляется Саана, различая в руках у тети знакомый шрифт.

— Крестьяне должны быть в курсе господских дел, — смеется тетя. — Кофе — вторая дверца справа.

Саана наблюдает за флегматично капающим кофе, облокотившись на кухонный шкафчик. Аромат постепенно пропитывает всю комнату.

— В конце августа как раз тридцать лет будет с того случая, — вдруг произносит тетя и переворачивает страницу.

Саана вздрагивает, будто очнувшись. Ее пронизывает ощущение того, что это — начало чего-то большего. Может ли чья-то смерть подарить Саане новую жизнь?

— Хелену нашли на исходе лета. Помню, что все ягоды с кустов к тому моменту собрала. Тебе было не больше пары годиков.

Саана дожидается последней кофейной капли. С каждой минутой намерение крепнет, наливается силами. Это — отправная точка. То, от чего нужно отталкиваться. Загадочная смерть девушки.

Я

Я наблюдаю за тем, как раскаленное железо давит на мягкое, дрожащее мясо. Приглушенное шипение чем-то напоминает звук спички, потушенной в струе воды. Когда жар доделывает начатое, я в последний раз смотрю в глаза этому мужчине: он отчаянно ищет спасения в чем-то. В смирении? В раскаянии? В мольбе, панике, прощении? Он тонет в невозможности осознать происходящее, он сдается и скоро будет поглощен унынием. Или он уже догадался? Неужели и правда понял, что на сей раз милости он не дождется? Что настало наконец время платить по счетам. Что ему предстоит посмотреть в лицо смерти… Его апатия несколько разочаровывает. Как-то все слишком легко. Он мог бы яростно брыкаться, или ползать тут на коленях, или до последнего все отрицать. Мог бы безуспешно со мной торговаться или биться в агонии. Но нет, ничего подобного. Поглощенный безнадежностью, он тихо ждет. Он точно знает, что попал на Страшный суд. И что он виновен. Я погружаю его голову под воду и смотрю, как начинаются судороги. Мои руки топят человека, а в голове не смолкает внутренний диалог. Ну и каково мне? Убивать кого-то — какие ощущения? Смотреть на чьи-то последние вздохи, выбивать дух из чужого тела — как это? А главное, каково это — возомнить себя Богом, устроить над кем-то суд и не щадить его? Судороги усиливаются и внезапно прекращаются. И как? Да никак. И в высшей степени правильно. Вот как.

27 ИЮНЯ, ЧЕТВЕРГ, СУОМЕНЛИННА

На улице ветрено — как и всегда, — но сегодняшнюю погоду не сравнить с тем кошмаром, что царил здесь неделю назад; есть робкая надежда на долгожданную жару. Деревья покачиваются, борясь с порывами ветра, однако воинственный настрой Айно и ее пса не под силу сбить никаким катаклизмам. Захваченные бризом волосы так и лезут в глаза, Айно привычным жестом их убирает. Каждое утро в одно и то же время она бежит по одному и тому же маршруту. Булыжная мостовая, песчаная тропа, скала, газон, песок и опять булыжная мостовая. По пути Айно дает Крамеру возможность обстоятельно все обнюхивать и с достоинством помечать территорию. Они по привычке направляются в самый тихий конец острова, к Королевским воротам.