Когда выходит отшельник

– То есть весь дом.

– Нет, у Энзо был доступ еще в одну комнату.

– Не было.

– Был. В ту, которую и комнатой-то никто не называет, – в прихожую. А почему ее не называют комнатой? Потому что это не комната. Это помещение, соединяющее внутреннее пространство дома с внешним миром, шлюзовая камера. Она находится за пределами дома как такового. Это пространство Энзо.

– Что ты пытаешься сказать, Луи? Что Энзо приходил и сидел там, на стыке двух миров?

– Нет, он собирал частицы внешнего мира. Это его работа, его предназначение. Ты сам говорил.

Вейренк посмотрел на свой палец, черный от грязи, и вытер его о ладонь другой руки. Адамберг пристально разглядывал рисунок на стене.

– Частицы внешнего мира, – повторил он.

– Те, от которых избавляются при входе.

– Вешалка, шляпы, сапоги, зонтики…

– Представь себе вешалку.

– Я ее вижу. Плащи, фуражки, куртки…

– Все правильно.

– “Посетители” там вешали свои пальто. Ладно, Луи. Ты воображаешь, будто они, отправляясь на дело, таскали с собой в карманах удостоверения личности? Для этого нужно быть полными кретинами.

– Это приютские пальто, Жан-Батист. На них с внутренней стороны значится не только название учреждения, но и имя воспитанника. Вышито вручную на ярлыке. В приюте подписывают все, от фуражек до носков. Иначе как правильно раздать вещи после стирки?

Адамберг покачал головой и снова провел пальцем по контурам рисунка. Он был потрясен.

– Черт побери! Прихожая, – произнес он, не отрывая пальца от плана дома. – Мы никогда о ней не думали.

– Не думали.

– А между тем все находилось там. Энзо узнал имена парней и название их приюта. Он узнал. Почему он ничего не сказал?

– Вероятно, потому что сестра его попросила. Одна или другая.

– Да. Эту работу, этот труд она решила взять на себя.

– И в течение стольких лет эти трое были прочно связаны друг с другом. Ничего не просочилось наружу, никто не проговорился. Где они теперь, дети Сегена?

Адамберг с сожалением снял палец с рисунка, и мужчины пошли дальше.

– Фруасси говорит, что их невозможно идентифицировать, – сказал Вейренк.

– Если даже она не может их найти, это значит, что они сменили имя, тут нет никаких сомнений.

– Энзо, как и все, наверняка узнал в тюрьме, как раздобыть фальшивые документы. Что касается девушек, то вполне вероятно, что органы правосудия дали им право сменить имя и фамилию.

– И как мы найдем двух девушек, сорок девять лет назад помещенных в психбольницу, не имея представления ни об их именах, ни о внешности?

– Никак.

– Тогда пойдем поедим. Наш поезд отходит в девять часов. Ровно.

– Еле успеем доехать на автобусе до Нима, – сказал Вейренк, состроив недовольную гримасу. – И придется тащиться в вокзальный буфет. А он будет закрыт. И это вместо того, чтобы сделать привал и переночевать в Ниме, а завтра уехать первым утренним поездом. Что от этого изменится? Ничего, скажешь ты. А я отвечу: все. Можно пораньше лечь спать. Таково предписание врача, ты не забыл?

– И придется ему подчиниться.

– Есть одно но: у нас нет с собой вещей.

– Наплевать.

– Моряки на “Трининаде” тоже не блистали чистотой!

Мужчины высадились около десяти часов неподалеку от арены, у маленького отеля, где еще можно было поужинать.

– Думаю, я знаю, почему меня нервирует фамилия Сеген, – сказал Адамберг, когда они покончили с едой.

Комиссар поднял руку, собираясь заказать два кофе. Ресторан уже закрылся, но пока прибирали помещение, хозяин их не выгонял.

– Ты помнишь эту сказку? Историю про господина Сегена и его бедную козочку?

– Ее звали Бланкетта, – сказал Вейренк. – Она была так красива, что каштаны склонялись до самой земли, чтобы погладить ее ветвями.

– Она захотела убежать, стать свободной, так?

– Как и шесть ее предшественниц.

– Я забыл о шести остальных.

– Они были. Господин Сеген безумно любил маленьких козочек, но все они хотели от него сбежать, и всем это удавалось. Бланкетта была седьмой.

– Я всегда думал, что Сеген – это и есть волк. А поскольку козочка пожелала от него сбежать, он предпочел ее сожрать.

– Или учинить над ней насилие, – уточнил Вейренк. – Господин Сеген грозил своим козам, что, если будут бунтовать, он им “покажет волка”. Ты же знаешь переносное значение этого выражения – мужчина во всей красе, затем совокупление. Ты прав: на самом деле Бланкетту изнасиловали. Помнишь, как там было: она билась с волком всю ночь, а когда забрезжил рассвет, вытянулась на земле, ее белая шерсть была вся в крови – потому что прекрасная козочка была белой, а значит, непорочной, – и волк съел ее. Тебе не кажется, что Сегену вполне подходило его имя?

– Нет. Я думаю, что Энзо читал сестрам сказки. И полагаю, что эту историю они знали.

– Вполне вероятно, ее в те времена читали в каждой школе. О чем ты думаешь?

– Вот о чем: когда человек выбирает себе другое имя, в нем всегда остается след, напоминание о его прошлом имени или о его прошлой жизни.

– Да.

– А теперь вспомни: Луиза Шеврие[13]. Коза. Козочка, пленница господина Сегена, съеденная жертва.

– Луиза Шеврие, – медленно повторил Вейренк. – И Фруасси не нашла никого рожденного в сорок третьем году с такой фамилией.