Кокс, или Бег времени

Когда студеным, безоблачным днем в конце ноября флотилия прибыла в Бэйцзин, безлистные деревья вдоль дороги от устланного желто-золотой парчой мола до величайшего на свете города сверкали пушистыми накидками из инея. Бесконечная процессия портшезов, из которой вздымались к небу сотни шелковых флагов и копий, доставила Высочайшего в его резиденцию. Как ни странно, самое сокровенное место в империи, не доступное для подавляющего большинства подданных, показалось Коксу в этот день навевающим покой, едва ли не уютным, как ни одна из промежуточных целей его путешествия: Цзыцзиньчэн, императорский Пурпурный го­род. Запретный город.

Ведь эти обширные пространства меж дворцами и павильонами с их загнутыми золотыми кровлями, постройки совершенной соразмерности, носившие такие звучные, переведенные Цзяном имена, как Дворец Земного Спокойствия, Зал Единения Неба и Земли, Зал Сердечного Попечения или Павильон Веселых Звуков

... эти точнейшим образом вымеренные и будто по линейке прочерченные дороги, которых каждому из обитателей, в соответствии с его рангом, надлежало придерживаться строго-настрого, словно двигался он по листу огромной выкройки, раскинутому по всем этим просторным дворам, — горе тому, кто хоть на шаг отступит с отведенной ему линии... указуемые солнечными, песочными и водяными хронометрами часы дня и ночи, когда должно ступить во дворец, во двор, в сад или покинуть оные, и все несчетные, установленные согласно астрономическим таблицам обряды, военные церемониалы и загадочные маневры дворцовой стражи, казалось, помогали даже такому заблудшему в своих чувствах и страстях, как Кокс, воротиться из хаоса в мир непреложного порядка, а затем, быть может, в некую умиротворенность.

Хотя и в Пурпурном городе целое войско рабов и прислужников, в том числе свыше трех тысяч одних только ропщущих на судьбу евнухов, могло засвидетельствовать, что английскому гостю не открылось здесь ни место небесного умиротворения, ни место земной гармонии, в день прибытия Кокс все же чувствовал себя как человек, достигший своей цели.

Мучительное беспокойство, которое вновь обуяло его, когда он наконец покинул джонку и лес мачт и, покачиваясь в портшезе, направлялся к Запретному городу, утихло в тот самый миг, когда на подобной каменной пустыне, очищенной от городской жизни и даже от пыли площади Тяньаньмынь, площади Небесного Спокойствия, ему пришлось попрощаться с Мерлином и двумя помощниками.

Одному лишь мастеру предстояло поселиться в гостевом доме Запретного города. Для его помощников приготовили жилище за пределами высоких, словно окрашенных кровью, оборонительных стен. Лишь мастеру Коксу, сказал Цзян, должно быть и оставаться как можно ближе к помыслам Высочайшего, а равно проводить и свои ночи под тем же небесным квадратом, что и Великий. Что до помощников, то каждое утро гвардейцы будут препровождать их через Западные ворота к рабочему месту мастера, а вечером эскортировать от станков обратно к ночлегу.

Как пленников? — спросил Мерлин.

Как    окруженных    заботою,    оберегаемых,    достопочтенных гостей, с поклоном отвечал Цзян.

А ты? — обратился Мерлин к Коксу.

Я  буду  ждать  вас,  сказал  Кокс,  каждый  день.  Как  в  Ливерпуле. Как в Лондоне. Как всегда.

Когда его портшез пронесли через Ворота Небесного Спокойствия и мимо выстроенной тройным шпалером дворцовой стражи в передний двор, а оттуда в белую гулкую пустоту, Кокс думал о том, не встретится ли ему где-нибудь здесь, в этих неприступных стенах, та хрупкая девочка-женщина, которая скользнула мимо него у поручней джонки. О встрече на водах императорского канала он не говорил ни со своими товарищами, ни с Цзяном, ибо чутье предостерегало его, что, может статься, опасно даже мечтать о женщине из тени императора. Но, как нарочно, когда каменные лица дворцовой стражи мелькали мимо портшеза, воспоминание об этом видении у поручней сделалось неотступным и соединилось с летучим ощущением счастья, ведь в этом образе было что-то от красоты Фэй и очарования Абигайл, — пока взгляд Кокса не упал на оружие гвардейцев, на черные ножны их мечей, на секиры и копья, на которых покачивались хвосты леопардов, на украшенные языками пламени и молниями из нефрита и червонного золота нагрудные панцири, и его не охватил озноб.