Колдовская птица Набрид-Кюнт

Прошли недели. Я погружаюсь в апатию. Неземная красота птиц сменилась неестественной демонической злобой. Они стали походить на стервятников, но выглядят куда опасней. Их тихое любопытство перерастает в коварство. Я замечаю, что в часы, проводимые вне клеток, они издеваются надо мной: гасят свет, прячут инструменты, включая керамические расчески. Последняя значимая перемена в их облике — в оттенке глаз. Там, где раньше был блестящий, словно чернила, мрак, теперь желтая склера с красным зрачком. И они огромны! Огромны…

* * *

Множество бедолаг обращается к магии с темными намерениями, только для того, чтобы проиграть. Эмиль Форса прячется от дневного света за заляпанными дерьмом, траченными молью шторами и не может выбраться из лабиринта сомнений и болезни, открывшегося ему с прибытием драгоценных гостей.

Утром восьмого октября он находит внушающий тревогу предмет в одном из золотых гнезд, свитых в сплетении труб. Яйцо, размером с дыню, легкое, будто перышко: на свету в нем виден город из стекла и жемчужин, источающий странное, нездешнее сияние. Форса думает, что бредит — тонет в некротической фазе быстрого сна. Мысли путаются, дышать трудно…

Бледное сияние наполняет комнату, постепенно становясь алым и фиолетовым. Самая крупная птица, Тезиль, выросла до размеров слона. Она поворачивает огромную голову и заглядывает в комнату, ее длинная шея тянется, пока клюв не замирает в дюйме от лица Форсы.

В этом поражении есть изящество. Форсе не страшно. Птицы свободны, как призраки, и избавиться от них нельзя. Они исчезают и появляются по собственной воле, льют ему в уши его собственный голос, терзают его раскатистым смехом нездешних гиен. На голову самой крупной из заклеенного лентой окна падает последний закатный луч. Форса больше не выносит дневного света.

Ночью воздух будет сухим. Он вздыхает и заходится в кашле, крупицы золотой пыли оседают в легких. Своды его тела разрисованы этим истязанием. Тезиль склоняется ближе, лед ее клюва касается лба Форсы. Она выпускает нездешний воздух — черный дым — ему в лицо. Ее дыхание пахнет, как тысячелетняя тварь, живая вопреки законам природы. Форса видит себя в стеклянном гробу — нетленным из-за болезни, угнездившейся внутри. Он не превратится в одну из них, они его не съедят. Форса сплетает пальцы и поднимает их, чтобы отвести клюв от лица. Он больше не хочет смотреть на птицу.

* * *

13 октября 1934 года

Несколько недель назад с помощью просвечивающего электронного микроскопа я изучал странные частицы, походившие на вирионы бешенства, хотя симптомы не совпадают. Как бы то ни было, они проникли в меня во снах и в реальности. Очнувшись, я обнаружил два слова в блокноте на прикроватном столике. Набрид-Кюнт. Улдуктир. Понятия не имею, что это значит.

* * *

Клаудия стряхивает с себя остатки страсти. Тихий храп Жирара вплетается в дым ее сигареты. Она не любит его. Не может больше любить. Она помнит Романа. Мысли летят по длинной лестнице, между ступеней вспыхивает свет — трещиной в небе — между дождем и громом. Он получил плащ, который она послала ему — дивную вещь. Дверь распахнулась сама собой, явив его силуэт — в дальнем кресле, в мерцании свечей. Фигура в огромном плаще зыбилась и отбрасывала на стену зловещую тень.

— Я немного опоздала. Снаружи такая буря… — говорила она, пытаясь смягчить его.

Роман, лицо которого скрывали тени, распрямился и медленно встал. Двинулся к ней размеренным шагом, молча. Клаудия потянулась к ближайшей лампе и подняла ее. Свет упал на человека, заживо пожираемого тканью — складки впивались в плоть, как лепестки хищного цветка. Клаудия бросилась по лестнице во тьму — с каждым шагом на лакированных ступенях мерцали всполохи оранжевого пламени, позади сплетался гобелен криков…

* * *