Колдовской апрель

– Какое письмо? – заинтересовалась Скрэп. Она поставила локти на стол и положила подбородок на сомкнутые руки, потому что ужин достиг стадии орехов, и не оставалось ничего, кроме как принять максимально удобное положение в ожидании, пока миссис Фишер с ними покончит.

– Приглашение для ее мужа тоже приехать сюда, – пояснила Лотти.

Миссис Фишер подняла глаза. Еще один муж? Им, что, конца-края не будет? Значит, и эта не вдова, но ее-то муж наверняка приличный, уважаемый человек приличной, уважаемой профессии. Она до такой степени не испытывала никаких надежд по поводу мистера Уилкинса, что даже не поинтересовалась, чем он занимается.

– Оно ушло? – настаивала Лотти, поскольку Роуз молчала.

– Нет, – ответила Роуз.

– Ох, тогда завтра обязательно напиши, – сказала Лотти.

Роуз хотела снова сказать «нет». Лотти так бы и сделала на ее месте, а кроме того, подробно объяснила бы причину. Но она не могла вот так выворачивать себя перед всеми наизнанку. Как так получается, что Лотти, которая столь многое подмечает, не в состоянии заглянуть в ее сердце, болевшее о Фредерике, и понять, что не стоит говорить об этом?

– А кто ваш муж? – осведомилась миссис Фишер, аккуратно вставляя в щипцы еще один орех.

– Кем же он может быть, – быстро ответила Роуз, снова чувствуя раздражение из-за слов миссис Фишер, – как не мистером Арбатнотом?

– Я, разумеется, имею в виду, чем занимается мистер Арбатнот?

И Роуз, мучительно покраснев, ответила после крохотной паузы:

– Он мой муж.

Естественно, миссис Фишер была возмущена. Она и представить не могла, чтобы вот эта, с ее прямым пробором и милым голосом, тоже оказалась грубиянкой.

Глава 14

К концу первой недели начала отцветать глициния, а персиковые деревья и иудино дерево усыпали землю розовыми лепестками. Потом отошли фрезии, стало меньше ирисов. А затем, словно им наконец-то освободили путь, расцвели пышные кусты розы Бэнкс, за ними – взбиравшиеся вверх по стенам и шпалерам летние розы, и среди них – роскошные желтые розы Фортуна. Тамариск и волчьи ягоды все еще стояли в полном цвету, по-прежнему гордо возвышались лилии. К концу недели появилась завязь инжира, между оливами расцвела слива, скромная вейгела покрылась свежим розовым убором, а по скалам рассыпались похожие на звездочки цветочки с мясистыми листьями, некоторые – ярко-пурпурные, некоторые – бледно-лимонные.

К концу недели появился и мистер Уилкинс, как и предвидела его жена. Судя по всему, он принял ее предложение с чем-то вроде энтузиазма, поскольку не стал тратить время на письмо, а послал телеграмму.

Что также свидетельствовало об энтузиазме по мнению Скрэп. И о желании воссоединиться с женой. Глядя на ее счастливое лицо, зная, как ей хочется, чтобы Меллерш в полной мере насладился отдыхом, Скрэп сказала себе, что он окажется невероятным идиотом, если станет тратить время на кого-то другого. «Если он не будет с ней мил, – думала Скрэп, – его следует отвести на крепостную стену и столкнуть вниз». Потому что к концу недели она и миссис Уилкинс стали друг для друга Каролиной и Лотти – подружились.

Миссис Уилкинс изначально была настроена на дружбу, а вот Скрэп долго сопротивлялась. Она осторожничала, но разве можно осторожничать с миссис Уилкинс! Освободившись от последних рудиментов сдержанности, она стала такой открытой, такой экспансивной, что вскоре Скрэп, сама не понимая, как это получилось, тоже стала несдержанной. И уж если Скрэп отказывалась от условностей, то тягаться с ней не смог бы никто.

Единственная проблема с Лотти заключалась в том, что она все время где-то пропадала. Поймать ее было невозможно, невозможно было пришпилить к месту, чтобы просто поболтать. Теперь, в ретроспективе, страхи Скрэп казались преувеличенными. Нет, миссис Уилкинс вообще не стремилась никого захватывать и присваивать. Увидеть ее можно было только за ужином и после. На весь день она куда-то исчезала и возвращалась только к вечеру, являя собою чудесное зрелище – в волосах мох, на лице новые веснушки. Наверное, она спешила переделать все, что ей хотелось, до приезда Меллерша, чтобы затем посвятить себя ему, прихорошившись и надев свое лучшее платье.