Колдовской круг

Яндра раньше не боялась темноты и замкнутого пространства, но теперь она ощутила страх. Холод, сковывавший движения и вызывавший озноб, каменная каморка, стены которой, казалось, сжимались, непроглядная тьма, делающая Яндру слепой, вонючее сено, кишевшее вшами… Но оказалось, что это еще не все. Противный писк, раздавшийся из темноты, ужаснул, но разве здесь можно было спрятаться или убежать отсюда? Куда убежишь? Что-то мягкое и теплое коснулось ноги, девушка заорала от отвращения и страха, бросилась к двери и затарабанила в нее.

— Выпустите меня! Я признаюсь, в чем только захотите! Да, я ведьма! Только заберите меня отсюда!

В ответ — безмолвие, и она поняла, что в подземелье находится совсем одна. Нет, были еще вши, скачущие по телу, их укусы-уколы вызывали зуд. Яндра с трудом сдерживалась, чтобы не расчесывать эти места до крови, так как не знала, как отреагируют на это еще одни обитатели камеры — крысы. Юркие, противные, невидимые, они давали о себе знать тонким писком, постоянным шуршанием при передвижении и вели себя все наглее.

Яндра встала посреди камеры, не имея возможности ни присесть, ни прислониться к стене — та была ледяной. Она понимала, что не сможет оставаться в таком положении долго — силы были на исходе. Ей все же придется лечь на солому, кишащую насекомыми, и ощущать рядом с собой длиннохвостых тварей.

По подземелью пронесся жуткий вой, но было непонятно, кто его издает, человек или животное. Он стих, вокруг вновь воцарилась тишина. Яндра подошла к двери и дрожащим голосом громко спросила:

— Кто вы? Вы тоже заключенный? Балтазаре! Ты здесь?

Тишина пугающая, давящая. Яндра жадно прислушивалась, словно для нее было очень важно, есть ли рядом живое существо. Но оно больше не издало ни звука.

Усталость пересилила брезгливость и страх, девушка опустилась на корточки и прислонилась спиной к стене. Через несколько минут от леденящего холода закоченело тело, Яндра с трудом поднялась и присела на корточки посреди камеры. В темноте время словно остановилось. То и дело ей приходилось вставать, чтобы восстановить кровообращение в ногах.

«Сколько времени я здесь? Час? Три часа? Сутки?»

Тяжелый сон без сновидений, будто одеялом накрыл ее, и она бессильно откинулась на вонючую солому, отдав тело на растерзание множеству насекомых.

3.3

Болонья, 28 июня 1381 года от P. X.

Привыкшего к морским просторам и привольной студенческой жизни, деятельного Балтазаре бездействие и неизвестность угнетали даже больше, чем крохотных размеров каменный мешок, где нельзя было выпрямиться в полный рост, и укусы насекомых, которыми кишела охапка старой соломы. С тех пор как за его спиной закрылась решетчатая дверь, время остановилось. Лишь изредка появлялся монах в сливающейся с темнотой черной сутане, приносивший еду: черствую лепешку и небольшой кувшин с водой. Когда монах приносил плошку с горящим фитилем, заправленную животным жиром, издававшим при горении невыносимую вонь, это означало начало нового дня. Фитиль сгорал за несколько часов, потом снова все погружалось во тьму. Передвигался монах бесшумно, внезапно появляясь и исчезая в темноте, словно привидение. На все вопросы Балтазаре он лишь молча качал головой, будто был глухонемым. Да и лица монаха Балтазаре не мог толком рассмотреть, в слабом свете плошки оно было похоже на бледное пятно. Призрак, да и только! Появление монаха Балтазаре никак не мог предугадать, порой ему казалось, что монах находится где-то рядом, с усмешкой наблюдая за ним из темноты.

В этот раз благодаря обострившемуся слуху Балтазаре уловил приближающиеся шаги. В руках у одного из двух монахов, появившихся перед дверью, был факел. По всей видимости, это был молчаливый надзиратель Балтазаре, и сейчас, при свете факела, он рассмотрел его: сухонький старичок с лысым черепом, плотно обтянутым желтым пергаментом кожи, и крючковатым носом. Его маленькие глазки подслеповато щурились от огня, словно он мешал ему, привыкшему двигаться в темноте. Вторым был молодой монах в белой пелерине Ордена доминиканцев, толстый, здоровый, мордатый, с выбритой тонзурой на макушке. Монахи стояли перед решетчатой дверью, разглядывая Балтазаре, словно тот был диковинным животным. Наконец мордатый произнес:

— Слава Иисусу Христу!

— Во веки слава! Отче, я рад, что наконец услышал человеческую речь. Вы можете мне сказать, за что меня, доброго католика, держат здесь, словно я преступник?

— Corruptio optimi pessima.[34] Ты находишься в секретной тюрьме инквизиции, и сюда без вины не попадают.

— В чем же моя вина, отче?

— Не прикидывайся агнцом Божьим, волчьи клыки тебя выдают! У тебя было три дня, чтобы здесь, в тишине и покое осознать свои проступки. Завтра ты предстанешь перед судом инквизиции и если громогласно не заявишь о своей вине и не покаешься, то палачи с помощью пыток помогут тебе в этом.

— Скажите, отче, в чем же меня обвиняют?

— Ты сам должен рассказать о своих грехах и покаяться!

— Я прелюбодействовал с замужней женщиной. Назвать ее имя?