Колдуны и министры

– Это хорошо, друг мой, что вы презираете деньги и служите нам укором: если б вся ойкумена следовала вашему примеру, жизнь была б гораздо проще.

– Я вовсе не служу вам укором и не презираю деньги, – возразил Бьернссон, выразительно оглядев роскошное убранство зала. – Но я много брожу, и брожу ночью и по лесам. Сейчас столько обездоленных! Многие знают о яшмовом араване и о том, что у него никогда нет денег. А если б они были? Зачем же вводить людей во искушение?

Судья Кенеш вздохнул и согласился:

– Ваши суждения глубоки и верны. Я думаю, что главное зло от денег – не в том, что они нажиты нечестным путем, а в том, что они вводят неимущих во искушение завладеть неправедно нажитым.

Один из гостей наклонил голову и проговорил:

– Это хорошо, что вы не смущаете народ деньгами… Есть, однако, и другие способы. Вот хотя бы – творить чудеса и называться яшмовым араваном.

Хозяин всполошился:

– Вы непочтительны к моему гостю, господин Ахотой!

Бьернссон сказал неловко:

– Я не творю чудес, и только невежественные люди называют меня воскресшим Арфаррой.

Судья поспешил переменить тему, заговорили о музыке и гармонии. Но гармонии не было, а была ночь, и обрезок луны, и задернутые от оборотней зеркала, и стена с вертушками и часовыми, и глиняные карьеры далеко внизу.

Плохо, ох, плохо! Доселе только крестьяне называли его яшмовым араваном, а вот теперь, второй раз за три дня, он слышит это от чиновника. Бьернссон подумал об аресте, как о вещи неизбежной, и тихонько погладил роговое кольцо, которое ему дал на прощание недовольный разбойник Ниш. Бьернссон вдруг представил себя перед первым министром, с руками, продетыми в деревянные кольца. «Бог мой, – подумал Бьернссон, – ведь он прикажет меня повесить – и умоет руки».

Наконец подали десерт, и судья Кенеш, глядя на яшмового аравана, сказал:

– В том, что араван Арфарра в свое время творил чудеса, нет ничего непристойного. Потому что он был монахом-шакуником, а монахи-шакуники творили чудеса, не прибегая к сверхъестественному. И я даже слышал, что когда они вызывали бесов, то бесы рассуждали, придерживаясь рациональных начал и не очень-то вдаваясь в потустороннее.

Сият-Даш запротестовал:

– Напрасно вы полагает, что колдовства не было. Всем известно, что шакуники остались в живых после смерти, и в годовщину гибели храма слетаются в его руины с непристойным хохотом и шутом. В это время смелые люди могут подойти к ним и узнать о будущем и вечном. Я сам купил за тысячу золотых книгу, и эту книгу продиктовал лично колдун Даттам, сидя у чернокнижника в стеклянном кувшине и с жабою, вцепившейся в детородный орган. И эта книга состоит сплошь из колдовства. А вы говорите – колдовства нет. Разве я такой человек, чтобы заплатить тысячу золотых за подделку?

Все заинтересовались редкой покупкой. Принесли драгоценную книгу. Бьернссон стал перелистывать фолиант, пряча улыбку.

– И что, – насмешливо спросил Бьернссон, – удалось ли вам с помощью рецептов этой книги изготовить философский камень?

– Все дело в том, сударь, – объяснил Сият-Даш, – что алхимия не наука, а искусство. Книга сия подобна учебнику стихосложения. Недостаточно ведь знать размер и вид куплетов, чтобы слагать стихи, надобно быть великим поэтом, как Даттам или Адуш.

На следующее утро гости разъехались, а хозяин повел Бьернссона осматривать усадьбу. Как и накануне, он был необычайно грустен. Яшмовый араван не мог не спросить о причине.

– Право, – признался хозяин, – у меня в доме большое несчастье. Я, видите ли, не досчитался по ведомостям трехсот тысяч, а через полтора месяца ревизия.

Бьернссон помолчал и сказал:

– Да, это действительно большая беда.

Сият-Даш упал на колени:

– Умоляю вас, – помогите мне!

– Друг мой, – сухо отозвался Бьернссон, – все знают, что у меня нет денег. А если бы они были, я бы роздал их беднякам, а не казнокрадам.

Хозяин заплакал.

– Я знаю свои грехи, – пробормотал он. – Но ведь вы, господин араван, монах-шакуник, и умеете делать золото!

– Прощайте, мне пора, – сказал Бьернссон.

Хозяин обхватил его конопляные башмаки и закричал с колен:

– Видит небо, нехорошо поступает тот, кто не слушает униженных просьб, и неправ богач, отказавший нуждающемуся!

Бьернссона, почтительно заломив руки, отвели во флигель. Во флигеле стояли реторты и перегонные кубы, и за каменными зубьями магического круга мерцали склянки с алхимическими зельями. Хозяин, кося глазами от страха, сказал:

– Алхимики, подобные вам, араван Арфарра, часто скрывают свое искусство, ибо иначе их заточают и преследуют. Но со мною, клянусь честью, вам нечего опасаться. Слово мое так же верно, как верно то, что небо стоит на восьми столбах. Сделайте десять тысяч золотых государей, и я отпущу вас. Вы сами говорили, что искупаете чужие грехи – искупите же мой!

Три дня Бьернссон не разговаривал и не вставал с лежанки. Знаками он отказывался от еды. Стражники, приставленные к алхимику, видимо жалели его, но на глазах хозяина поворачивались к нему спиной.