Колесо Фортуны

Стой! — закричал вдруг Кологойда и бросился вперед.

До угла оставалось метров сто, когда из теневой полосы под лунный свет вышла закутанная женская фигура, но увидела идущих и, всплеснув руками, метнулась обратно в спасительную тень. Аверьян Гаврилович побежал следом за Кологойдой и почти наткнулся на лейтенанта.

Кологойда стоял за углом, всматривался в калитки, заборы и чертыхался.

— Начинаются чудеса в решете: появилась какая-то тетка и нет тетки… На помеле она не улетела и сквозь землю не провалилась, выходит, где-то она тут, за забором. И выходит — тетка эта обязательно местная.

— Почему вы так думаете?

— А потому, что ни одна собака не гавкнула. Попробуй чужой сунуться, они такой тарарам поднимут… Тогда спрашивается: зачем местной тетке бегать по ночам?

И прятаться? А?

— Да что вам далась эта тетка? Надо скорей в музей, а не каких-то баб ловить!..

— Это никогда не известно, — споро шагая, ответил Кологойда. Пристально глядя перед собой и все ускоряя шаг, он начал плести какую-то совершенную, по мнению Букреева, околесицу. — Тетка, или, как вы говорите, товарищ директор, баба, тоже может оказаться вещь…

Смотря с какой точки… Она может быть просто факт, может быть фактор, соучастница или свидетельница. Или даже улика… Ага! Вот ты где, голубушка…

Гигантскими скачками Кологойда помчался вперед, но пробежал мимо музея и свернул к двору Букреева, оттуда донесся панический визг и тотчас оборвался. Когда Аверьян Гаврилович подбежал, Кологойда грозным ястребом возвышался над Евдокией Гавриловной.

Все, что в смысле дородности не добрал поджарый, как борзая, брат, Евдокия Гавриловна перебрала с лихвой, но росточком не вышла и была этакой кубышечкой, как говорили соседи, "поперек себя шире". Сейчас от страха все ее округлые формы превратились в подтаявшее трясущееся желе. Споткнувшись о грядку, она села в ею же самой выращенную чащу моркови, но не могла уже ни подняться, ни пошевелиться и в немом ужасе смотрела на нависшего над нею Кологойду.

— Что вы, товарищ лейтенант?! Это же Дуся, сестра!

— Какая сестра? Про сестру разговора не было.

— Моя сестра! Я ее разбудил, поставил следить за музеем, а сам побежал в милицию.

— А зачем она за угол бегала?

— Господи! Да зачем ей туда бегать? Ты разве бегала к углу?

Онемевшая от страха Евдокия Гавриловна не смогла произнести ни слова, но бурными всплесками желе начисто отвергла это предположение.

— Что тут и спрашивать?! — сказал Аверьян Гаврилович. — Она небось с места боялась сойти, а не то что куда-то бежать…

Аверьян Гаврилович помог сестре подняться, и, присмотревшись к ней, Кологойда сконфуженно сказал:

— Извините, гражданка, за ошибку… Так уж получилось. Идемте, товарищ директор, в музей, а то у меня от этих женщин уже в глазах двоится…

Контролька в висячем замке была цела, но Кологойда не позволил открывать. Он прошел вдоль фронта дома, осмотрел, проверил каждое окно — все были заперты.

— Во двор окна есть?

— Там гуси, — сказал Аверьян Гаврилович.

— Какие гуси?

— Ну, разные, хозяйские.

— Тю… Так что? Съедят, что ли? Наблюдайте здесь, я там тоже проверю.

Кологойда решительно направился во двор, но как только он появился из-за угла, воздух прорезал стегающий, пронзительный крик.

Кологойда сделал еще шаг, и тотчас по краю гусиного стада, как зенитные стволы, взвились вверх гусиные шеи и повернулись ему навстречу, испуская стегающие вопли.

Кологойда сплюнул и отступил.

— Вот чертово племя, — смущенно сказал он Букрееву. — Там и мышь не проскочит, не то что вор. Почище вохры. Теперь так, товарищ директор: вы открываете и — в сторонку. И поперед батька в пекло не лезть! Я извиняюсь, конечно, вообще-то вы старше, но только первым в пекло лезть — такая уж наша милицейская работа…

Ничего не трогать и не разговаривать. Если заметите какой непорядок, покажите мне, но молча. Понятно? Ну, давайте посмотрим, какие такие воры залезли в историю и что им там понадобилось…

Когда-то здание музея было обыкновенным жилым домом, только большим по чугуновским масштабам. В сущности, это были два дома, состроенные друг с другом в торец — в каждом по три комнаты и кухне. Русские печи из кухонь повыбрасывали, в общей торцовой стене прорезали дверь, кое-где убрали перегородки, и получилась целая анфилада не больно казистых и просторных, но при начальной бедности терпимых комнат-залов. Давние хозяева жили с удобствами — в каждой половине были кладовки, чуланы, лестницы на чердак. Чтобы место под лестницами не пустовало, Аверьян Гаврилович обшил их по бокам досками, навесил дверцы, и получились еще две кладовушки для всякого малоценного имущества. Настоящие кладовые превратились в "запасники", то есть хранилища всего, что не удалось или нельзя было выставить, а в самой просторной кладовой Аверьян Гаврилович прорезал большое окно и превратил ее в мастерскую — реставрационную, ремонтную, на все и всякие случаи, происходящие в жизни.