Колесо Фортуны

— Что ж вы мало у нас гостевали? — спросил Кологойда, усаживаясь так, чтобы видеть в зеркальце лицо режиссера. — Или Чугуново не понравилось?

— А что в нем хорошего? — сказал режиссер. — Захолустная дыра!

— Нормальный райцентр, по-моему, — сухо и внушительно сказал архитектор и повернулся к Кологойде: — Я, собственно, свои дела закончил — побывал у вашего начальства, Степана Степановича… Насчет обгорелой коробки в Ганышах.

— Помещичьего дома? А что с той коробкой?

— Утилизировать надо бы. Художественной ценности она не имеет, поэтому Госстрой не может взять ее под охрану. А я проверил — фундамент прекрасный, стены нигде не осели, не растрескались. Пока еще вполне можно восстановить и устроить колхозный дом отдыха, например. Место здоровое, красивое — река, лес…

— Место хорошее… И что Степан Степанович?

— Сказал "подумаем, посоветуемся"… В общем, ничего не сказал. А жаль. Добротная коробка — это ведь наполовину готовый дом. И зря пропадает.

— Да… — покивал головой Кологойда и повернулся к режиссеру: — А вы ничего интересного не нашли в нашем Чугунове?

— Что в нем может быть интересного? — Лицо режиссера выражало одно презрение. — Базар, козы?

— Ну козы как козы… А в музее вы были? Не в каждом райцентре есть музей.

Лицо режиссера не дрогнуло.

— Музей! Это же красный уголок, а не музей. Плакаты, фотографии…

— Да, — повернулся к Кологойде архитектор. — Экспозиция, то есть выставленные экспонаты, действительно не представляют интереса, хотя в запаснике кое-что любопытное есть. Ну, это общая беда многих музеев…

А знаете, какой самый привлекательный там экспонат?

Директор.

— Что в нем особенного? — сказал режиссер. — Обыкновенный фанат.

— Вы неправы, Олег! — сказал архитектор. — Это очень знающий, интересный человек.

— Точно, — подтвердил Кологойда, откидываясь на спинку сиденья, — голова — что надо!

Нет, или они сверхловко притворяются, или никак в эту историю не замешаны. Директор, конечно, голова, но тут он маху дал — видно, киевлянам то кольцо — до лампочки…

— Вообще-то я, — небрежно сказал режиссер, — надеялся натолкнуться на какой-нибудь любопытный сюжет, поэтому и набился в извозчики Игорю Васильевичу. Чтобы заснять хотя бы одночастевку. Ну, какое-нибудь происшествие или рассказ о выдающемся человеке.

— И что, нема? — Режиссер только хмыкнул в ответ — Я там не знаю, может, особо выдающихся и нет…

А все-таки живут же люди.

— Я вас прошу… Какие там люди?..

Вася Кологойда не страдал уездным патриотизмом и про себя не так уж высоко ценил Чугуново, понимал, что есть города и получше, но критику его считал прерогативой жителей и не любил, когда всякие заезжие свистуны, ничего и никого не зная, пренебрежительно через губу говорят о нем.

— Всякие люди, — сказал Кологойда. — Взять хотя бы того же директора музея.

— Что это был бы за фильм? Директор с одним экспонатом, директор с другим экспонатом? Это же статика! А кинематограф — весь движение, развитие действия…

— А какие картины вы снимали? Может, и я видал…

— Разные, — ответил режиссер, но не назвал ни одной.

Снял он всего несколько одночастевок, и пока хвалили их только коллеги, которые снимали такие же фильмы и ждали от него ответной хвалы. — Последнее время я снимал для телевидения. Главным образом концерты.

Песни, танцы, в общем, эстраду…

— Ага! Ну раз вы специалист по этому делу, вы мне и объясните… Телевизора у меня нема, бо и хаты еще нема. Да и смотреть особенно некогда: служба, то-се…

Ну, у хозяйки есть, смотрит она все подряд, пока программа не кончится. Иной раз и я глаз кину… Так я хочу вас спросить, что это за мода такая пошла? Раньше както оно было не так: артист или там артистка стоят, смотрят на тебя и поют. Получается вроде они для тебя поют. Ну, одни просто поют, другие еще и переживают.

Но, в общем, все видно и все понятно. А теперь ну никак не могут они на одном месте устоять! Только запел — и пошел… Туда, сюда, между деревьев там, столбами или еще чем-нибудь.

— Как вы не понимаете, — снисходительно сказал режиссер. — Тем самым создается настроение, особая атмосфера лиризма, проникновение в исполняемое произведение…

— Так я ж и говорю, что не понимаю… — Архитектор, еле заметно усмехаясь, оглянулся на Кологойду. — Когда танцоры бегают, прыгают — тут все понятно: у них специальность такая — ногами работать. А певице зачем?

Тем более иной раз имеется угрожаемость членовредительства. Вот я видел, как выступала одна, заслуженная или даже народная. Глотка у нее — будь здоров. Ну, она там ходила в разные стороны и пела, а потом показывают горбатый мостик из березовых жердей и как она на тот мостик взбирается, а потом с него спускается. И поет.

Когда настоящий мостик через речку, я понимаю: над речкой, особенно вечером, здорово голос разносится. А тут никакой речки нет, стоит мостик прямо на полу, и артистка зачем-то на него дряпается. А дамочка она солидной комплекции и в возрасте… Дряпается она, бедолага, на тот мостик и поет, только видно, что думает она не про то, что поет, а про то, как бы не загреметь и не переломать себе руки и ноги…