Колесо Фортуны

А я Григорья Николаича знаю: ему только дай рот открыть, он мигом ангела чертом изобразит, черта — ангелом. Себя — тем более. Я и говорю, мол, ваше величество, вы совершили такой мудрый акт — упразднили Тайную канцелярию, повелели ложнодоносчиков наказывать, а тут ведь не иначе, как донос ложный. Я Теплова знаю десятки лет — он верный слуга царя и отечества, вашего императорского величества преданный раб. Явите милость — не ждите, пока приказные крючки состряпают обвинение, спросите его сами. При вашей проницательности вы сразу увидите, брешет он или говорит правду, заслуживает наказания или невинно оклеветан… Ну, а дальше сам рассказывай, как ты выкручивался…

— Выкручиваться было не в чем — истинную правду рассказал. Привели меня, представили перед его величество. "Ну, говорит, признавайся, как ты оскорблял императорскую фамилию?" — "Никак, мол, не оскорблял. — И в мыслях того не имел. Невинно оклеветан". — "Но ты про императорскую фамилию говорил?" — "Говорил.

А что говорил — вот как перед богом! — имел намерение доложить вашему величеству, так как полагал, вашему императорскому величеству знать это надобно". — "Отчего же не сказал?" — "Случаю такого не представилось, а потом меня за мои же добрые помыслы — в крепость…" — "А что ты такое сказал?" — "Если по правде, так и сказал не я, я только повторил… Изволите видеть, ваше величество, когда вы восприяли императорский престол, народу, как водится, выкатили бочки вина, полпива, выставили быков на закуску…" — "Неужели целых быков?" — "Нет, ваше величество, простонародье называет быками толокно с постным маслом… Вот я тогда и потолкался меж людей, чтобы послушать, что говорят об этом радостном событии — известно ведь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… а пьяных было тогда предостаточно". — "Ну и что говорили?" — "Ликовали, радовались, пили ваше императорское здравие… А более всего понравилось мне, как сказал один солдат: "Оно, конечно, царство ей небесное, Лисавет Петровне… Ну, а все-таки ладно, что теперь обратно мужик будет, а не баба. Оно как-то сподручнее, когда мужик, а не баба в императорах… Больно много их было, баб-то…" Вот только эти слова я и повторил, ваше величество. А в них никакого оскорбления или неуважения к императорской фамилии нету. Посудите сами: Елисавет Петровне солдат желал царствия небесного, а сам радовался тому, что императором стали вы, ваше величество… Я потому и хотел доложить вашему величеству про эти слова, что сказаны они не по команде или наущению, а прямо из души, от полноты чувств, кои испытали все подданные при вашем восшествии. А меня за это — в крепость. Разве это справедливо, ваше величество?" — "Чуфства, — говорит Петр Федорович, — это карашо. А почему такой груби слова — "баба"?" — "Так ведь, говорю, народ-то темный, ваше величество, он по-благородному изъясняться не обучен…

И суть не в словах, а опять же в чувствах и ликовании.

Я, как услышал, у меня сердце зашлось от радости за вас, ваше величество, вот, мол, как нашему новому монарху радуются все подданные, от вельможи до самого последнего солдата… А меня за это — в крепость". — "Ладно, говорит, я строг, но справедлив. В крепость больше сажаться не надо. А за понесенную обиду… В каком ты чине?" — "Статский советник, ваше величество". — "Произвожу тебя в действительные статские советники". — "Премного вашей милостью…" — "Но, говорит, произвожу с оставлением в отставке. Чтобы не повторял глупи слова! Императрикс, die Kaiserin, не есть "баба", она есть священный осоп…" Так я и стал вроде как штатский генерал, да только по одному названию. Можно считать — в насмешку. Вот такая дурацкая история-с, — усмехаясь, закончил Теплов.

— Лишний раз убеждаюсь, — сказал Сен-Жермен, — сколь поверхностны и неосновательны могут быть суждения стороннего наблюдателя. Особенно чужестранца.

У меня сложилось впечатление, что воцарение Петра Третьего было действительно встречено всеобщим одобрением и радостью. Оказывается, есть и недовольные…

— Он их сам делает, недовольных-то. Обижает людей как ни попадя, — сказал Теплов.

— Зачем?

— А ни за чем. Оттого, что можно. Кто осмелится возразить? Вот только их сиятельство подпускают иногда что-нибудь этакое., но тот и ухом не ведет.

— Странно, мне говорили, что он добрый человек, прост в обращении.

— Прост-то он прост, — сказал Разумовский, — только чересчур скоропалителен. Что в голову придет, то и выпалит. А кругом человеки, у каждого своя амбиция. Вот взять, к примеру, графа Никиту Панина, воспитателя наследника. Умнеющий человек, образование и все повадки европейские. Двенадцать годов состоял посланником при шведском дворе. Император вдруг решил сделать его генерал-аншефом. А зачем Никите Ивановичу генеральство? Одна докука. Он наотрез отказался. Император тут же во всеуслышание: "А еще говорили, что Панин умный человек… Только дурак может отказываться он генеральского звания". Никита Иванович, понятное дело, оскорбился… Да мало ли!..

— Мне рассказывали, — сказал Сен-Жермен, — гвардейцы недовольны новыми мундирами, говорят, очень неудобны.