Колесо Сансары

– Было бы удивительно, если бы сын Хранящей не знал об этом, - сурово произнёс отец. - Так вот, мать знала. Она знала очень многое, такое, что неведомо даже Женщине-Без-Возраста - законы Круга Перевоплощений, например. Вскоре после того, как ты появился на свет, матери было видение. Она проснулась среди ночи, разбудила меня и долго не могла успокоиться. И это были не пустые женские страхи - ими её было не напугать…

И это тоже было правдой - мать была куда крепче сердцем, чем многие мужчины. А отец продолжал.

– Неподалёку жил в лесу отшельник-одиночка. Из бардов. Говорили, что он самый лучший прорицатель из всех, которые появлялись на Зелёном острове за несколько последних поколений. Не знаю, может это и так. Как бы то ни было, мать решила обратиться к нему, дабы проверить смысл увиденного ею.

Отшельник выслушал её очень внимательно и сказал, что младенца - то есть тебя - нести к нему не нужно, бард сам к нам придёт. Уже одно это было необычным, и я насторожился. И твоя мать тоже насторожилась - а я привык ей верить и знал, что она не будет тревожиться без серьёзных на то причин.

Отшельник пришёл к нам той же ночью. Он был очень стар - я помню его глубоким стариком с той поры, когда я сам был ещё ребёнком, - но ходил легко и пружинисто, словно волк на охоте. Он бросил на тебя один-единственный быстрый взгляд - и пошатнулся. Краска отхлынула от его лица, он повернулся к матери и сказал ей несколько слов на неизвестном мне языке. Выслушав старца, мать побледнела тоже - а пугливой её никто и никогда не посмел бы назвать. А затем отшельник ушёл, не прощаясь, но до своего обиталища не добрался - утром его нашли в лесу. Мёртвым. Остановилось сердце. Это никого особенно не удивило: ведь всё-таки друид был древним стариком. Никого - кроме твоей матери…

Отец замолчал, и я не смел прервать его молчание. Помолчав, он снова заговорил.

– Она так и не передала мне точного смысла сказанного ей старым прорицателем. Сказала только: "Бывает смертельно опасное знание - оно убивает. Поэтому-то и умер старый бард. Я не хочу, чтобы такая же судьба постигла бы и тебя. Тебе надлежит знать одно - наш сын очень важен для будущего. Сохрани его любой ценой, если ему будет грозить опасность". И вчера я выполнял волю твоей матери, сын.

Я молчал, потрясённый услышанным.

– И ещё, сын, - добавил отец. - Я спас тебя от непосредственной, явной угрозы. Но Женщина-Без-Возраста никогда не оставляет задуманного на полпути, и смерть твоей матери - вернейшее тому подтверждение. Верховная друидесса способна наложить на тебя заклятье, - если уже не сделала этого, - которое проснётся неведомо когда и сработает неизвестно как. Будет осторожен, сын. Помни о том, что ты сегодня узнал.

– Я буду острожен, и я буду помнить, отец.

– Тогда иди, - он положил мне руку на плечо. - Я сказал тебе все, что хотел сказать, и что надо было сказать. Ночь коротка, - особенно когда ты молод, - и Реган (вот уж не думал, что отец знает про мою девчонку!) уже вся извелась, ожидая тебя среди вереска. Не обмани её ожиданий, - отец усмехнулся по-доброму, - но помни, что послезавтра, нет, уже завтра - бой. Твой первый настоящий бой, сын.

* * *

Верёвка, которая стягивает мне запястья, врезалась в кожу. Голова гудит, и перед глазами плавают разноцветные пятна. Здорово же меня огрели палицей… Если бы не шлем, обсидиановые шипы, которыми усажены боевые дубинки теночков, наверняка пробили бы мне череп. Хотя, быть может, оно было бы и к лучшему - умер бы сразу и не мучаясь. А теперь, очень даже на то похоже, мне предстоит нечто гораздо более неприятное…

Почти девять месяцев (думаю, у многих местных женщин успели родиться от нас дети) мы были хозяевами Тенчтитлана, да что там Тенчтитлана - всей страны! Кортес убедил-заставил Монтесуму переселиться к нам, во дворец Ахаякатля, под "защиту" испанских пушек. Эрнандо и не думал, конечно, защищать этого закоренелого язычника, кичащегося своим мнимым величием. Просто пока эта священная для всех ацтеков особа находилась в наших руках, мы могли делать здесь всё, что нам вздумается - его же именем.

Когда в столицу прибыл касик, виновный в нападении на испанцев в Вера-Крусе, Монтесума не стал даже слушать его объяснений, - мол, Малинцин (так теночки звали Кортеса) сам во всём разберётся. И Эрнандо разобрался - касика и семнадцать его военачальников без лишних проволочек сожгли на костре. Причём во время казни на повелителя ацтеков надели оковы - знак рабства и позора. И ничего, сошло, - огромная толпа людей, присутствовавшая при сожжении несчастных, стояла тихо и покорно…