Коля пишет Оле, Оля пишет Коле

Здравствуй, Оля!

Сейчас ты очень удивишься. И даже, может быть, не поверишь мне. Тогда спроси у своей Белки, она тебе все подтвердит.

Вчера вечером я услышал сильный шум и звон на лестнице. Я выбежал на площадку и увидел такое, что сам еле-еле поверил: Еремкин тащил откуда-то сверху (потом уж я понял, что с пятого этажа) узел и таз, а сзади шла Анна Ильинична, тоже с узлами, очень смущенная, и приговаривала:

– Да ведь не уехали еще оттуда… Неудобно как-то получается: мама Олина еще там, а мы ей на голову со своими узлами!

– Ничего, ничего, – успокаивал вспотевший Еремкин. – Тут зевать нельзя. Надо занимать заранее! Я со своей соседкой (это, значит, с твоей мамой) уже договорился…

Увидев меня, Еремкин очень обрадовался и доложил, точно я был для него высоким начальством:

– Можете сообщить своему «Отряду Справедливых»: общественность дома помогает переселяться!

Мне даже стало немного жалко Еремкина: уж очень он был мокрый и отдышаться не мог.

– Подождите здесь! – скомандовал я.

И он, хоть не знал еще, в чем дело, сразу подчинился.

– Хорошо, подождем!

Я побежал во двор собирать ребят на помощь. Ребята играли в волейбол, и я попросил судью свистком прекратить игру. Сперва все стали кричать: «Что там такое? Не мог, что ли, подождать? Самый решающий момент!» Но я знал, что у наших волейболистов все моменты самые решающие, и поэтому не стал ждать. Когда же я объяснил, что гардеробщица Анна Ильинична переселяется, обе команды прямо в трусах и майках ринулись в подъезд.

К этому времени на площадке нашего этажа уже стояли и муж Анны Ильиничны с огромным сундуком, и дочка-десятиклассница с двумя корзинками.

Наша Нелька испуганно выглядывала из-за двери. Я для смеха позвал ее тоже, но она, ничего не говоря, показала на свои пальцы: пианисты должны очень беречь свои пальцы, и поэтому не должны делать ими ничего такого, что делают все нормальные люди.

Две волейбольные команды сразу превратились в команды носильщиков. Но только не всем, к сожалению, хватило вещей, разгорелся спор, кому нести, а кому нет, и некоторые даже обиделись. Еремкин, как дирижер, размахивал руками и руководил всем этим переселением: вот до чего испугался нашей детской комнаты! Но, конечно, он о ней ни разу вслух и не вспомнил, а все время делал вид, что заботится только об Анне Ильиничне.

Когда мы перетащили все вещи на первый этаж, он сказал твоей маме:

– Вот видите: у вас было пусто, все вещи в Заполярье уехали, а теперь, последние два дня до отъезда, вы как человек поживете – с мебелью.

Мама не возражала. И сразу так получилось, что это лично он, Еремкин, и Анне Ильиничне помог, и маме твоей доставил удовольствие.

Никто из ребят, кроме меня с Белкой, не знал, конечно, почему Еремкин так переменился, и про всю историю с детской комнатой никто ничего не знал, и поэтому ребята говорили между собой:

«Мы-то думали, что Еремкин совсем не такой, а он-то, оказывается, во-он какой!..» Еремкин улыбался во весь рот: ему нравилось казаться очень хорошим человеком. И я даже про себя подумал, что он посмотрит-посмотрит, как это приятно, и, может быть, станет таким на самом деле. Вдруг, а?.. Все может случиться!

А сегодня утром все мы, входя в школьную раздевалку, один за другим повторяли: «Поздравляем вас, Анна Ильинична, с новосельем!..» И Лева Звонцов даже к концу уроков выпустил «боевой листок» с огромным заголовком: «Анна Ильинична переехала!» И там нарисовали дружеский шарж, как ребята в трусиках и майках тащат по лестнице книжные шкафы, буфеты, телевизор и даже умывальник. Телевизора и умывальника у Анны Ильиничны, например, не было. Когда Леве сказали об этом, он объяснил: «Это не фотография, а рисунок! Художник имеет право на фантазию!» Никто, конечно, не стал возражать… Вот и все. Задание твое я выполнил.

Коля