Колибри

Объяснений этому феномену так и не было найдено. Доктор Вавассори ожидал результата не через восемь, а только через пятнадцать месяцев, и прогнозировал увеличение роста лишь на скромные две трети от достигнутого, что превратило бы Марко Карреру из жертвы гипоэволюции в нормального, пусть и не слишком высокого юношу. Летиция, по-прежнему истово веровавшая озарениям Дарси Вентворта Томпсона, убедила себя, что терапия не имела к трансформации Марко никакого отношения и что её сы́ночка в любом случае совершил бы этот скачок благодаря намертво впечатанным в генетический код инструкциям: попросту говоря, в его природе всё было заложено с самого начала – сперва отставание в росте, затем неукротимая вспышка, а после (и эту странность, по её мнению, мог объяснить только Томпсон) – выравнивание в соответствии с традиционной антропометрической нормой. Пробо же, напротив, мучился сомнениями: с одной стороны, он был рад удачному завершению эксперимента, на котором столь упорно настаивал; с другой же задавался вопросом, не следует ли рассматривать результат, столь разительно отличающийся от ожидаемого, пусть даже и в лучшую сторону, как провал; то есть не означало ли это потери контроля над манипуляциями, производимыми над телом сына, – независимо от потенциально возможных последствий. А ещё он опасался, и опасался достаточно долго (хотя после смерти Ирены эти опасения, как, впрочем, и всё прочее, несколько поутратили силу), что со временем неизбежно обнаружит, какой ценой была куплена эта авантюра. Бесплодие, дегенеративные болезни, опухоли, пороки развития: а что, если в будущем, в некий день X, когда все уже и думать забудут об этой терапии, фактор, сделавший её эффективнее ожидаемого, заставит его сына заплатить, и заплатить дорого? Пробо задал этот вопрос доктору Вавассори, и Вавассори ответил, что в связи с экспериментальностью протокола риск непредвиденных побочных эффектов, пусть даже и в отдалённой перспективе, был учтён и должным образом указан в подписанных Пробо документах – однако опасаться, что успех, заметно превысивший ожидания, может этот риск увеличить, было бы, по его мнению, глупо и даже слегка попахивало паранойей. А назвать Пробо параноиком ещё никто, заметим, не осмеливался.

Что касается Марко, то он был слишком увлечён самим процессом роста, и думать о чём-то ещё у него элементарно не было времени. Сколь упрямо его тело отказывалось вытягиваться в прошлом, столь стремительно оно увеличивалось в размерах теперь: он же, так сказать, жил внутри этого феномена и изо всех сил пытался не отставать. С ноября по июнь Марко прибавлял в росте по два сантиметра в месяц – что также означало лишних полтора килограмма и полразмера обуви, – и это было его единственной заботой. Он ни о чём не тревожился, ничего не опасался и ничего не стыдился, не торопил событий и не ставил условий: он попросту, скажем так, отдался этой революции, продемонстрировав податливость и гибкость, которые в будущем помогут ему пережить даже самые трудные времена. Тело Марко одним прыжком перескочило подростковый период, внезапно превратившись из детского в почти взрослое, но это его не особенно потрясло, поскольку, как было ему известно, именно в этом и заключалась цель терапии. А через пару лет этап колибри и вовсе стал для него лишь воспоминанием, затерявшимся в череде прочих.

Впрочем, нельзя не отметить, что начиная с этого опыта жизнь Марко всякий раз развивалась столь же скачкообразно: годами, пока остальные двигались вперёд, она словно застывала, а затем вдруг взрывалась каким-нибудь невероятным событием, которое в мгновение ока перебрасывало его в новое, совершенно незнакомое место. Подобные перемещения практически всегда оказывались весьма болезненными, что со временем стало вызывать у Марко один и тот же вопрос, пугавший тем, что досада в нём постепенно сменялась виктимностью: ну почему именно я, почему всё это происходит именно со мной?

Из всей шестёрки верных слуг, помогающих нам в жизненных поисках (кто, что, когда, где, как и почему), райские кущи от вечных мук отделяет зачастую только когда. Вот, скажем, не стал Марко Каррера задаваться своим вопросом, пока не смог получить ответ, – и лишь поэтому умудрился проделать столь долгий, столь мучительный путь, ни разу не оступившись и не упав, хотя изначально даже не собирался трогаться с места. И в самый нужный, то есть самый мрачный, момент на него вдруг снизошло озарение: всё, всё вело его к единственной цели, которая и была ответом – простым, ясным и сладостным, к Мирайдзин. К Мирайдзин, с самого начала, ещё с тех пор, как матери пришло в голову её зачать, ставшей новым человеком. К Мирайдзин, которая была рождена, чтобы изменить мир, и именно ему, Марко Каррере, судьба даровала право её вырастить.