Колибри

Пока Адель была жива, на этот счёт не возникало ни малейших сомнений: она беспрерывно, как мантру, повторяла, и Марко нисколько не возражал, а, напротив, повторял вслед за ней, что с этим ребёнком, с Мирайдзин, человечество обретёт новое начало – пусть даже делал он это больше из желания угодить дочери, совсем как когда-то, много лет назад, играл с нитью у неё за спиной. В конце концов, рассуждал он, девочка многое пережила: может, именно эта причуда – мол, судьба меня бьёт, а я в ответ порождаю нового человека – и помогает ей держаться...

Но скоро, слишком скоро Адели не стало, а Марко, как выяснилось, нечего было противопоставить внезапно возникшей пустоте: поначалу он, как и раньше – сам того не желая и на сей раз даже особенно не осознавая, – просто пытался не рухнуть в разверзшийся под ногами дымящийся кратер, и даже почти приноровился балансировать на краю, но этого оказалось мало. Чтобы не впасть в отчаяние, нужно было куда больше сил, чем он в себе ощущал, и куда больше решимости. На какое-то время, последовав совету доктора Каррадори, Марко пустился во все тяжкие, заботясь лишь о Мирайдзин и о том, чтобы отхватить от немногих остатков жизни кусок побольше. Разумеется, при таком подходе образцовой няньки из него не вышло – ещё бы, если играть ночи напролёт, пока малышка спит в своём гамаке, – но игра помогла ему сделать решающий шаг, то есть понять.

Да, отказ от баснословного куша, доставшегося Марко Каррере за покерным столом после кровавой битвы с его другом Дами-Тамбурини, иначе как озарением не объяснишь. Выходит, именно тогда и настало время для вопросов – в том числе самых мучительных, – а значит, время довериться самому важному из шестёрки верных слуг: почему?

И всё вдруг прояснилось: перенесённая за долгие годы боль обратилась в базальт, на котором возник новый мир, а воспоминания стали судьбой, прошлым, будущим. Почему именно мне выпало отказаться от этой кучи денег? Почему именно мне удалось избежать авиакатастрофы? Почему именно мне довелось потерять ​​сестру и почему именно так? Почему именно мой развод оказался столь чудовищным? Почему именно я должен был положить конец физическому существованию отца? И почему, наконец, именно мне досталось хоронить дочь, всего двадцати двух лет от роду?

Но теперь у него был ответ, и ответом было имя, столь внезапно ворвавшееся в его жизнь, – Мирайдзин, – а ещё то, что твёрдо, настойчиво и без малейшего сомнения повторяла Адель: это будет новый человек, папа, и именно с ней человечество обретёт новое начало. Вот только теперь Марко Каррера и в самом деле в это верил. Да, ради того, чтобы подарить миру нового человека, он много выстрадал – но ведь, если верить Гамлету, достичь высокой цели можно, лишь снеся «пращи и стрелы яростной судьбы»^[34]

. Эта безумная мысль идеально вписалась в угрюмое, полное бесконечной боли существование Марко, точнее, стала, в некотором роде, его завершающим штрихом, и потому сразу же перестала быть такой уж безумной.

В конце концов, девочка и впрямь была особенной, с каждым днём ​​расцветая той невероятной красотой, какую Марко Каррера до сих пор предполагал только у героев компьютерных игр: выше сверстников, стройная, с копной летящих кудряшек, очень тёмной кожей и раскосыми глазами того нежно-голубого цвета, каким бывает дно бассейна, она и в самом деле выглядела персонажем, собранным из вариантов в меню. Собственно, эти глаза и убедили Марко, что его внучка – в самом деле альфа и омега, начало и конец: офтальмолог, на протяжении сорока лет изучавший зрительный аппарат, уверенный, что знаком с любыми разновидностями глаз, человеческих и нет, какие только существуют в природе, при виде Мирайдзин он всякий раз чувствовал себя космонавтом, впервые взглянувшим на Землю из космоса. Нечто смутно похожее он видел (и даже сфотографировал) лишь однажды, у длинношерстного рэгдолла одного приятеля-американца, которого (кота, а не приятеля) звали Джаггер; сказать по правде, Марко даже решил поискать тот снимок в своём архиве и нашёл его (в папке за 1986 год), а после крупно напечатал эти глаза, пойманные в момент, когда они фокусировались на объективе фотоаппарата – впрочем, фотография тоже не слишком помогла, поскольку кот Джаггер был белым, а Мирайдзин, напротив, практически чернокожей.