Коллекционер

Я выказал Вам всевозможное почтение, какое в подобных обстоятельствах было возможно. Пожалуйста, отдайте мне должное в том, что я при этом не зашел настолько далеко, насколько могли бы другие.

Я ничего больше не скажу Вам. Только что Вы должны пробыть здесь еще некоторое время.

Искренне Ваш и т. д.».

Письмо получилось без обращения. Я никакого обращения не мог придумать, не решился написать: «Дорогая Миранда», это могло показаться слишком фамильярным.

Ну, я спустился вниз, отнес ей завтрак. Все так и вышло, как я думал. Она сидела в кресле и пристально так на меня поглядела. Я говорю, доброе утро, она не отвечает. Спрашиваю о чем-то, ну, вроде вам хрустящие хлебцы принести или кукурузные хлопья? – молчит и смотрит. Так что я оставил ей завтрак вместе с письмом на подносе и вышел в наружный подвал; подождал там, а когда снова вошел, вижу, она так ни к чему и не притронулась, письмо не вскрыто, и она по-прежнему сидит молча и смотрит на меня. Я знал, что нет смысла с ней заговаривать, она затаила на меня обиду на веки вечные, это уж точно.

И так тянулось несколько дней. Насколько я знаю, она только воду пила, и то совсем немного. Ежедневно, по меньшей мере раз в день, когда еду приносил, а она есть отказывалась, я пытался ее уговорить. Снова принес ей письмо, и она, видно, его все-таки прочла, по крайней мере разорвала, так что хотя бы в руках его подержала. Я все перепробовал: ласково с ней говорил, притворялся сердитым, огорченным, просил, умолял – все напрасно. Чаще всего она сидела ко мне спиной, вроде и не слышит. Я ей чего только не приносил: и шоколад не наш, заграничный, и икру, самые лучшие продукты, какие только можно за деньги достать (в Луисе), но она ни к чему не прикасалась.

Я уже начал по-настоящему беспокоиться. Но тут как-то утром, когда я пришел, она стояла у кровати ко мне спиной, однако, как только я вошел, обернулась и сказала «доброе утро». Только тон был какой-то странный. Злобный.

Доброе утро, говорю. Как приятно снова слышать ваш голосок.

– Приятно? Сейчас станет неприятно. Лучше бы вам никогда его не слышать.

Это еще как посмотреть, отвечаю.

– Я убью вас. Я поняла, вам безразлично, что я могу тут умереть от истощения. Может быть, вы именно этого и хотите. С вас станется.

Я, как видно, ни разу за последние дни не приносил вам никакой еды?

Ну, на это ей нечего было сказать, она только стояла и смотрела на меня в этом своем обычном стиле.

– Учтите, теперь вы держите в тюрьме не меня. Вы держите в тюрьме свою смерть.

Ну, вы все-таки позавтракайте, говорю.

С этого дня она стала есть нормально, только все теперь шло не так, как раньше. Она почти все время молчала, и если и говорила, то всегда очень резко, саркастично, такая стала раздражительная, так что и думать нечего было с ней посидеть. Случайно задержусь на минуту дольше, чем надо, она прямо как выплюнет: «Уходите». Как-то, вскоре после этого разговора про смерть, принес ей поджаренные хлебцы с печеными бобами, очень здорово они в тот раз получились, а она как швырнет их в меня. Ну, мне очень хотелось врезать ей по уху. Я уже по горло сыт был всем этим и смысла уже не видел в этой истории. Я-то ведь все для нее старался, и так и этак, а она затаила на меня обиду с того вечера. Мы вроде как зашли в тупик.

Ну а потом как-то она вдруг меня о чем-то попросила. Я уже привык после ужина сразу уходить поскорей, пока она на меня не закричала, а тут она говорит, мол, задержитесь на минутку.

– Мне нужно принять ванну.

Сегодня это неудобно, говорю. Не готов был к этому.

– А завтра?

Почему бы и нет? Под честное слово.

– Я, конечно, дам вам честное слово. – И так она это сказала отвратительно, жестко так.

Ну, я-то знал, чего стоит это ее честное слово.

– И мне надо походить в наружном подвале. – И рывком руки сложенные подает, я их, конечно, связал. Первый раз за много дней до нее дотронулся.

Ну, как всегда, я сел на ступеньки у двери в сад, а она начала ходить взад-вперед по подвалу, такая у нее была странная манера – ходить взад-вперед. Было очень ветрено, даже внизу, в подвале, было слышно, как завывает в саду ветер, а здесь только ее шаги по каменным плитам и ветер там, наверху. Она долго ходила молча, только я знал, сам не знаю почему, что заговорит.

– Наслаждаетесь жизнью? – вдруг спрашивает.

Не очень, осторожно так отвечаю.

Она еще походила взад-вперед, взад-вперед. Потом стала напевать что-то про себя.

Милый мотивчик, говорю.

– Вам нравится? – спрашивает.

Да.

– Тогда мне – нет.

Еще походила. Потом говорит:

– Расскажите что-нибудь.

Про что?

– Про бабочек.

Что – про бабочек?

– Зачем вы их коллекционируете? Где находите? Ну же. Рассказывайте.