Коллекционер

Я знаю, что многие могут подумать: многие могут подумать, что я вел себя странно. Я знаю, многие мужчины только и думали бы, как воспользоваться ситуацией, и возможность была, и не один раз. И я мог бы воспользоваться этим своим тампоном. Усыпил бы и сделал все, что хотел, но я не из таких, вот уж точно, что не из таких. С ней было как, с ней было вроде как с гусеницей, которую до окукливания надо выкармливать три месяца, а ты пытаешься за три дня успеть. Я знал: ничего хорошего у нас не выйдет, она все время торопилась, спешила. Все теперь торопятся всё поскорей заполучить, только подумать успеют о чем-нибудь, уже им хочется это заиметь, хоть в руках подержать, но я не такой, я старомодный, мне нравится думать о будущем и чтоб все шло своим чередом, всему свое время. Как дядя Дик, бывало, говорил: тише едешь – дальше будешь. Это когда большую рыбину вытягивал.

Вот чего она никогда не понимала, это что для меня самое важное было иметь ее при себе. При себе иметь – и все, этого мне было довольно. И ничего больше не надо было. Просто хотел при себе ее иметь и чтоб все волнения наконец кончились, чтоб все было спокойно.

Прошло еще два или три дня. Она теперь совсем мало говорила, но как-то после обеда спрашивает:

– Это ведь пожизненное заключение?

Ну, я видел, она это просто так сказала, поэтому не ответил.

– Может, нам все-таки попробовать восстановить дружеские отношения?

О’кей, отвечаю.

– Мне хотелось бы принять ванну.

О’кей.

– Сегодня? И можно, мы посидим наверху? Все дело в этом подвале. Иногда я здесь просто рассудок теряю, так хочется отсюда выбраться.

Посмотрим.

Ну, на самом-то деле я, конечно, дрова в камине разжег и все приготовил. Убедился, что все везде в порядке и ей ничего под руку не попадется, чтоб на меня наброситься. Нет смысла притворяться, что я ей по-прежнему доверял.

Ну, она пошла наверх ванну принимать, и все было вроде как раньше. Когда она вышла, я связал ей руки, рот не стал заклеивать и спустился следом за ней в залу. Я еще обратил внимание, что она надушилась теми французскими духами и волосы в высокую прическу уложила, как тогда, и халатик на ней был темно-вишневый с белым, я ей его в Лондоне купил. Ей хотелось выпить хереса, мы его тогда так и не допили (оставалось еще целых полбутылки), и я налил вино в бокалы, а она стояла у камина, глядела на огонь и протягивала к огню то одну босую ногу – погреть, – то другую. Так мы стояли и пили, молча, ни слова не говоря, только она пару раз глянула на меня странно так, вроде она знает что-то, о чем я не догадываюсь, и я из-за этого ужасно заволновался.

Ну, она выпила еще бокал, очень быстро, и минуты не прошло, и еще попросила.

Потом говорит: «Сядьте». И я сел на диван, она сама показала куда. И все смотрит на меня так странно. Через минуту подошла и встала передо мной и переминается с ноги на ногу. Потом вдруг как-то извернулась, раз – и оказалась у меня на коленях. Ну, прямо застала меня врасплох. Как-то удалось ей руки мне за голову закинуть, и – хлоп! – она меня уже целует, да прямо в губы. Потом голову мне на плечо положила. И говорит:

– Ну что же вы совсем застыли? Не надо так. Постарайтесь расслабиться.

Я словно остолбенел. Никак такого не ждал. А она говорит:

– Обнимите меня. Вот так. Разве вам неприятно? Я не слишком тяжелая?

И опять голову мне на плечо положила, а мне пришлось руки ей на талию положить, чтоб не упала. Она была вся такая теплая, душистая, и, надо сказать, ворот халатика у нее раскрылся довольно низко и подол распахнулся до колен, но ей вроде было все равно, вроде и не замечает, и ноги положила на кушетку.

Что это вы затеяли? – спрашиваю.

– Вы очень напряжены, – отвечает. – Не надо так. И не волнуйтесь так, не нужно.

Ну, я попытался расслабиться. Она тихонько так лежала, только я чувствовал, что-то во всем этом было неправильно.

– Поцелуйте меня, – говорит.

Ну, тут я понял: она и правда что-то затевает. Растерялся, не знал, как быть. Поцеловал ее в маковку.

– Не так.

Не хочу, говорю.

Она села, но с колен моих не слезает и глаза на меня подняла.

– Не хотите?

Я отвернулся. Это было трудно, ведь она связанными руками обнимала меня за шею, и я не знал, что сказать, как ее остановить.

– Почему же? – спрашивает и вроде смеется надо мной.

Боюсь, я могу слишком далеко зайти.

– Но ведь и я могу.

Я понял: она опять смеется надо мной, издевается. Я знаю, какой я, говорю.

– Какой же?

Не такой, какие вам нравятся.

– Разве вы не знаете, что бывают моменты, когда каждый мужчина становится привлекательным? Нет?

И как-то вроде потрепала меня по голове, ну, как если бы я глупость сказал.

Не знал до сих пор, говорю.

– Так в чем же дело?

В том, к чему все это может привести.

– Зачем думать о том, к чему это может привести? О господи, что же вы, совсем ничего не понимаете?

И вдруг опять стала меня целовать, и губы приоткрыла, даже язык чувствовался.

– Вам неприятно? – спрашивает.