Коллекционер желаний

Непонятно другое: почему, когда они уже знали, кто такая Раиса на самом деле, никому – ни Вадиму, ни Гаврилову, ни Кате – не пришло в голову задуматься о том, что ее ночной визит в такой момент и при таких обстоятельствах выглядел крайне подозрительно. Совсем не трудно было догадаться, что явилась она не просто так, и проверить, не оставляла ли чего Нинель или, наоборот, не взяла ли чего. Ладно, они с Вадимом, но Гаврилов-то, опытный мент, должен был подумать. А вместо этого он все развивал свои теории, выстраивал версии, анализировал те события, которые прямого отношения к убийству не имели, ораторствовал, упивался своими выкладками, доказывал, спорил. И не подумал о самой главной опасности.

Или все же он как-то замешан? Странно, что милиция пришла вскоре после его ухода. Если так, то Вадиму никогда не выбраться из этой передряги. Сейчас одна надежда осталась на Гаврилова. И у Вадима, видимо, тоже. Потому что сам он даже не попытался оправдаться, ни словом не упомянул об Игоре, а когда его уводили, обернулся к Кате и шепнул ей, чтобы и она ни о чем не говорила и связалась как можно скорее с Гавриловым.

Она и пыталась связаться, но пока совершенно безуспешно: домашний гавриловский телефон не отзывался, а Володькиного номера Катя не знала. И адреса не знала, и что делать дальше, просто не представляла.

Квартиру Вадима почему-то опечатали, поэтому Кате пришлось возвращаться к себе на Садовую. Наступил уже поздний вечер, время близилось к одиннадцати. Меньше всего ей хотелось сейчас оказаться одной в пустой квартире, где вчера произошло убийство. Она бесцельно бродила по улице, не решаясь зайти в свой подъезд. Время от времени Катя останавливалась возле какого-нибудь автомата, набирала гавриловский номер, слушала долгие, безнадежные гудки, вешала трубку и шла дальше. Судя по всему, Игорь остался на весь вечер, на всю ночь, до утра, у Володьки, а ей все-таки придется возвращаться домой.

Катя завернула во двор, посмотрела на темные, мертвые окна своей квартиры и, вздохнув, вошла в подъезд. По лестнице она шла медленно, останавливаясь на каждой площадке, нарочно тянула время, хоть и понимала, что это бессмысленно. Потом долго стояла у двери, не решаясь открыть. Детский, безотчетный страх овладел ею настолько, что возникло непреодолимое желание броситься со всех ног отсюда как можно дальше. Картины, одна кошмарнее другой, вставали перед глазами. Вот она заходит в квартиру, а в прихожей на тумбочке сидит, сгорбившись, Миша и пытается своими мертвыми, холодными, непослушными руками завязать ботинок. У него это плохо получается, он сердится… Она заходит в квартиру, садится на тумбочку, помертвевшими от страха, холодными, непослушными руками пытается развязать ботинок, а из спальни появляется Михаил с простреленным лбом и широко открытыми глазами, смотрит на нее и не видит, хотя знает, что она здесь, и сердится…

Нет, она ни за что не сможет войти! Лучше всю ночь просидеть на ступеньках. Или уехать в аэропорт, на вокзал, все равно куда, лишь бы не оставаться одной, лишь бы не входить в квартиру, где…

У соседей, за дверью послышались громкие, жизнерадостные голоса. Катя представила, как сейчас вывалится на площадку веселая компания, как начнут ее поздравлять с наступающим, как придется ей им что-то отвечать, поздравлять в ответ и всем своим видом показывать, что все у нее хорошо, нет никаких проблем и одна забота – веселее и интереснее отпраздновать Новый год. Наверное, еще и к себе приглашать станут.

Нет, пожалуй, общаться с народом сейчас еще более невыносимо, чем войти в свою страшную квартиру.

Катя поскорее вставила ключ в замок и открыла дверь. В прихожей она тут же включила свет. Трусливо озираясь, боясь натолкнуться на какой-нибудь кошмар, Катя быстро прошла на кухню. Кухня почему-то казалась ей самым безопасным местом во всей квартире. То ли из-за своей прозаичности, то ли из-за удаленности от спальни.

Чтобы было не так жутко, девушка включила радио, хотя раньше терпеть его не могла. Веселым, немного пьяным голосом радио сообщило о том, что до Нового года осталось полтора часа, и запело какую-то дурацкую жизнеутверждающую песню.