Колодец и бабочка

– Да в целом неплохо всё… – Бабкин несколько растерялся от оборота, который принял разговор. – Растут, знаешь, первый прикорм пробуют…

– Мацу, видимо, – в тон ему сказал Макар. – Серёжа, меня твои фрагментарные знания об окружающем мире иногда загоняют в тупик. Но в одном ты совершенно прав: ворожея – это наш очевидный следующий шаг. Ну и майор Специя.

– Шафран?

– Ага. Который клялся и божился, что не имел никаких дел с Габричевским.

Глава шестая

1

Наташа вернулась в аудиторию, вытерла доску и нарисовала кота. В несколько движений заштриховала манишку и легким пышным облаком обвела хвост. Теперь глаза… Одноглазый, сказали частные детективы, и она задумалась, какой выбрать, правый или левый. Не придумала, нарисовала оба. Ушки скруглила.

Кота украл, надо же. Безумие какое-то. Хотя от Ильи всегда фонило чем-то таким… Не откровенным сумасшествием, конечно, но легкой патологией. Как сейчас говорят? Пограничник.

Кот смотрел на нее с печальным пониманием, как лев с картины в «Обыкновенном чуде». От этого льва каждый раз на душе становилось невыносимо. Особенно в финале, когда пламя охватывало декорацию. Наташа из-за этого и песню не могла дослушать – начинала реветь. И волшебник-то сердце рвал, но бог бы с ним, с волшебником, не пропадет, а вот лев с человеческим взглядом – он пылал, и режиссер милостиво останавливал последний кадр, не дав зрителю увидеть, как он сгорит целиком.

Кота жалко, подумала Наташа.

Этим двоим она, конечно, сказала неправду. Жалела Илью, как подростка? Разве что немного. И терпела его не поэтому. А потому что иногда, когда то ли свет ложился правильно, то ли сходились какие-то мелкие подробности его образа – челка, небритость, высокий ворот свитера, – он пугающе напоминал молодого Стаса. Голову поворачивал так же. Вытягивал губы дудочкой, прежде чем рассмеяться, – будто выбирал между свистом и смехом. Самоуверенно поглядывал на нее сверху вниз. Правда, самоуверенность у него была истерическая, похожая на крик трехлетки в песочнице: «У меня самые лучшие игрушки!» А Стас был самоуверен от избытка. В нем тогда всего хватало: силы, обаяния, веселья, легкости… Когда Илья начинал ей что-нибудь заливать, на каждое слово хотелось отвечать: «Чушь собачья!» А со Стасом хотелось соглашаться. Верилось, что все сложится так, как он говорит.

«Это потому что дура ты была, безмозглая двадцатилетняя дуреха», – сказала себе Наташа.

Много ли поменялось с годами? А, мать? Отвечай-ка откровенно, без этой байды, которую ты гнала частным детективам. Возилась ты с Ильей, потому что все это время жила в тебе идиотская даже не вера, а просто маленькая несмелая мышка-мыслишка: будто благодаря твоим стараниям, твоему терпению, твоему принятию этого дурачка без всякого осуждения, – словом, благодаря твоему участию в его жизни Илья Габричевский когда-нибудь

не поступит с какой-нибудь двадцатилетней дурой так, как твой муж поступил с тобой. Предполагалось, видимо, что он вспомнит, как посторонняя баба была к нему добра, – и устыдится потенциально подлого поступка.

Ну и у кого прибавилось мозгов за шестнадцать лет?

Бессмысленность этой надежды Наташа вполне осознавала. Но поделать с собой ничего не могла. Бедному Илье и близко не светило то всеобщее обожание, которое разливалось когда-то вокруг Стаса. И беззаветно влюбленных идиоток тоже что-то не наблюдалось. Так что Наташа вкладывалась не просто в отдаленное, но в какое-то условное, альтернативное будущее.

А Стас… Стас был веселый мягкий нахал и умница. Душа студенческих вечеринок. «Музыкант, композитор, прожигатель жизни», – так он представлялся при встрече. На девиц это производило сногсшибательное впечатление. «Черный Ловелас, Черный Ловелас!» Любимая Настина серия «Смешариков», между прочим.

Стас крутил романы с самыми яркими красавицами. А в жены выбрал Наташу, пресную Наташу, которая усердно пыхтела в своем педагогическом и на парней типа Стаса взирала издалека с робким, недоверчивым обожанием, как на единорогов. Она вообще раньше полагала, что такие мужчины водятся только в фильмах. В тускло освещенный бар заходит герой в шляпе. За спиной у него гитара. В зубах сигара. Голос с хрипотцой. Он залпом опрокидывает в себя бутылку текилы и вдруг замечает знойную красотку в облегающем алом платье. За кружевной подвязкой на бедре у нее револьвер. В черных глазах у нее дерзость и страсть.

А теперь вместо знойной красотки посадим за стол Наташу Горбенко.

На бедре у нее жирок. В глазах у нее овечья тупость и собачья преданность в равных пропорциях. Сарафан в цветочек, голубой, с завязками на плечах – еще в школе мама шила.

И вот такую фефелу Стас взял за руку и бестрепетно повел в новую жизнь.

Жизнь была трудная и хорошая. Вечно какие-то компании в доме, а уже подрастал, между прочим, Матвей и умел засыпать под песни, голоса и пьяный смех. Постепенно приятелей Стаса размыло жизнью: кто женился, кто уехал. «Три ребенка и две собаки, – часто повторял Стас, полуобняв Наташу за плечи. – А годам к сорока – свой дом. Это я тебе крепко обещаю».