Кологривский волок

Компания Охапкина наполовину убавила содержимое Колькиной сумки: известно, чужое вино и пил бы, и лил бы, и искупаться попросил бы. После закрытия чайной перешли на травку к больничному саду, там некоторые и полегли. Колька помнил о назначенном рандеву и, когда стемнело, спрятал злополучную сумку в крапиве. Теперь ему не то что Файкина мать, сам черт был не страшен. Но стучать в окошко не пришлось: Файка прежде того вышла на крыльцо. Была она в одном халате и шлепанцах, спать собиралась, а Колька предполагал увести ее за околицу. Укрылись одним пиджаком, она ежилась будто бы от холода, от нахальных Колькиных рук не отбивалась и, помучив его с полчаса, сказала:

— Иди за мной, только тихонько.

— А мать?

— Она в избе спит, а я в горнице.

Колька оставил у двери полуботинки, по-кошачьи крадко ступил через порог: как в темный омут нырнул…

На исходе ночи — еще чуть назревал рассвет над лесными увалами — он победно шел сельской улицей. Вспомнил про сумку, едва отыскал ее в крапиве. Тишина и безлюдье угнетали его, душа жаждала постоянного общения, и очень кстати повстречался досужливый собеседник, сельповский сторож Филимон Шашкин. Он сидел, поникнув головой, на ящике из-под стеклопосуды возле складов и магазинов, явно спал, но правая нога, как бы помимо его воли, притопывала. Колька постоял над ним, потом поприступил своим полуботинком Филин кирзач. Старик очнулся, спросонок забормотал:

— А? Что? Кто таков?

— Го-го-го! — заржал Колька. — Как это ты, дед, умудряешься дрыхнуть форменным образом и ногой наяривать? Будто на гармошке играешь.

— Стой, никак не признаю; чей будешь? — смаргивая подслеповатыми глазами, приглядывался Филя. — Да это ты, Колька?! Откуль взялся, обморок ты эдакий!

— С неба упал. Ты проморгайся хорошенько — може, приснился? Ну и даешь храпака! Хоть замок сшибай со склада, видать, воров нет.

— Но-но, у меня не забалуешься! Я ведь просто кемарю, а нога, значитца, дежурит, так уж приучена. Кто пройдет мимо, глянет — сторож не спит, раз притопывает, — оправдывался Филя. — Садись да хвастай, как живешь. Куда тебя собака носит такую пору?

— У меня тут свое дежурство, — уклончиво, с ноткой бахвальства ответил Колька.

— Знаем мы ваше дежурство! Пригрелся у какой-нибудь зазнобы, теперь вакуируешься до свету, — безошибочно определил Филя. — Вон там, на лавочках коло конторы, тоже ворковали всю ночь.

— Холодновато после теплой-то постели, — признался Колька, снова не удержавшись от хвастовства. — Вчера с Охапкиным здесь в чайной крепко причастились, надо голову поправить. — Вынул из сумки заморскую бутылку. — Стакан найдется?

— В любой момент наизготове! — Филя окончательно стряхнул с себя сон, с привычной услужливостью извлек из-под угла склада стакан, пообдул с него пыль. — Это что у тебя за бутылка такая баская?

— Импортная.

— Смотри ты! — прицокнул языком Филя. — А градусы как? Соответствуют?

— Крепче водки.

— Ну давай, коли спробуем: на мой счет, на твои деньги. — После пробы лицо его превратилось в сморчок, поотдышался и высказал свое заключение: — Подходяче, только шибко слатимо, наша водка скуснее. Меня тут один коньяком потчевал, дак тот вовсе клопами пахнет.

— Чего же ты не на пасеке, Филимон Арсеньевич?

— Пасека — тю-тю! Как пришел в колхоз Ерофеев, так и сократил. Охапкин-то Иван Иванович, доброе ему здоровье, не оставил меня, устроил в сельпе. По стариковскому понятию работегша сносная. А ты, значитца, земли новые покорял?

— Покорял, — согласился Колька. — Теперь отдохну да на Братскую гидростанцию поеду. Слыхал, наверно?

— Как не слыхать! По радиву трубят.

— Скоро и обо мне услышишь.

Филя поверил: с такой уверенностью это было сказано. По всему видно, парень ходовой, одет прилично, вином угощает. Милое дело, выпить да поговорить с приезжим человеком; не беда, что закусить нечем, кроме хлеба, оказавшегося в сумке. Филя не столько жевал его, сколько подносил к носу, с блаженством жмурясь.

— Видишь, Николай Васильевич, наше дело таковское: не живем, а дни провожаем, — пустился он в рассуждения. — Я вот не представляю, как оно в других краях? Може, там и солнышко-то другое? А ты перекатываешься по всей стране, всего повидаешь. Теперь люди столько не работают, сколько ездят.

— Век техники, — кратко изрек Колька.

— Должно, потому и гуляешь в холостяках, что некогда поосмотреться?

— Не тороплюсь, невесты не переведутся.

— К нам недавно врача нового прислали, чуть постарше тебя, и уже три дочки.

— Дамский мастер, — живо дал определение Колька.

— Во, верно! — восхитился Филя. — Медицина, а секрету не знает. Мужик головастый, тут лекцию читал в клубе, дак говорит все непонятно. Забыл, как его фамиль. Рыбья какая-то.

— Окунев?

— Не-е.

— Карасев?

— Во-во! Килькин.

— Ха-ха-ха! Уморил, дед! — покатывался Колька. Филя тоже беззвучно смеялся, выглядывая из фуфайки, как из дупла, его нос яблочком рдел среди серой щетины.

Между тем рассвет все шире размывал полынью в небе, хорошо различимы были ближние постройки, и полинявший за лето флаг над сельсоветом шевельнуло зоревым ветерком. Колька засобирался уходить.