Кологривский волок

Оставили мотоцикл у придорожных берез, пошли по свежей пахоте, еще хранящей исподнюю земляную прохладу. Подражая Сергею, низкорослый, коротконогий Генка старался шагать реже, немного вразвалку. Толковый парень, старается во все вникать, книжки по технике читает. Другие после десятилетки-то высоко замахиваются, а он дальше соседней Линовки не поехал: окончил там шестимесячную школу механизации. Что же его заставило остаться в селе? Во всяком случае, не большой заработок, не легкая работа. Скорее всего любовь к земле, на которой вырос, желание продолжить семейную традицию: отец его был одним из первых трактористов в Ильинской МТС. Про Генку писали в районке, ставили его в пример другим выпускникам.

Поправили гусеницу, и опять круглое, редкозубое лицо парня расплылось в улыбке, а ведь отработал полсуток, с семи утра до семи вечера. Сами так решили: один пашет днем, другой — ночью, не давая остывать трактору круглосуточно.

— Что же ты остожья после скирд оставляешь? — заметил Сергей.

— Так тут вон какой слой соломы — еще забьет весь плуг.

— Останови да почисти. Знаешь, когда я работал в городе, бригадир наш любил повторять: всякое дело, за которое взялся, делай хорошо. Я на всю жизнь запомнил эту простую заповедь.

— Был Доронин. Видишь, флажок прикрепил, говорит, у нас лучшие показатели на пахоте по колхозу, — как бы в оправдание доложил Генка. — Только уехал, а у меня поломка.

— Ничего, наверстаем, — подбодрил Сергей. Он не ругал Генку за ошибки, потому что знал, что без них ни одно дело не освоишь. И так ему нелегко, не втянулся еще. — Устаешь, наверно? Небось покаялся, что остался в колхозе? — желая понять Генкин поступок, спросил его.

— Чего каяться? Настоящая мужская работа, мой отец почти тридцать лет был трактористом. Из меня тоже начальство не получится, потому что ростом не вышел, — отшутился Генка. — Ладно, побегу: вон автобус идет. Позавидуешь тебе — теперь свой транспорт.

Побежал к шоссейке с мальчишечьей прытью, как был в спецовке и замызганном, непонятного цвета беретике. Еще успел спросить на ходу, есть ли сегодня в Илышском кино. Сергей не мог знать про кино — до того ли ему было с покупкой мотоцикла, но он знал, что в любом случае Генка пойдет в клуб и, может быть, прогуляет всю ночь и невыспанный явится принимать смену, и Сергей, жалея его, даст ему храпануть на охапке соломы…

Неустанно рокочет в поле трактор. Бесконечными лентами течет по отвалам плуга еще влажная с исподу земля. Трудная выдалась весна. Во-первых, из-за многоснежной зимы оказалось много снежной плесени на озимых: пришлось провести почти сплошное их боронование. Во-вторых, предстоял большой объем пахоты, потому что с осени мало удалось поднять зяби. Вот и стали работать с Генкой в две смены, а на другие трактора пока сменщиков нет — не хватает трактористов. И сам Сергей изрядно поумотался в эти бессонные дни и ночи, но сегодня работалось с особенным настроением: словно бы, поощряя его, на опушке леса поблескивал никелем мотоцикл — сбывшееся желание, а перед глазами, на радиаторе трактора, трепыхался красный флажок, вроде бы невелика утеха, но суть не в самом флажке, а во внимании к твоему труду: значит, делаешь важное, нужное людям дело.

Чуть не до полночи светло, так что фары включать не надо и скорость снижать ни к чему — почти все время на третьей. Один в поле, никто не торопит, работай, как совесть подскажет.

Лишь в самое темное время Сергей заглушил трактор возле леска, где стоял мотоцикл, потрогал его остывший металл, как бы желая убедиться, что перед ним явь, и прилег на фуфайку хоть часок соснуть.

Совсем бы не спать в такую дивную ночь, особенно сейчас, когда примолк трактор, и над землей устоялась привычная тишина; полежать бы просто так, разглядывая звезды в незамутненно-ясном небе, прислушиваясь к каждому шороху, столь отчетливому в полях, вдыхая прохладный запах свежей пашни. Даже сейчас видны были контуры деревенских берез, плавно очерченные сумерками, не меркла заря, настойчиво приподнимая край неба. Когда-то ходили гулять сюда, в Ефремово, с гармонью. Теперь редко ее услышишь, только иной раз почудится далекий неясный звук, и томится душа ожиданием, что он повторится, приблизится, как это бывает при зарницах, когда непонятно тревожит их немота, и хочется, чтобы грянуло, как при обычной грозе.

Благодатное предлетье! Столько в нем света, призыва к жизни, что совсем бы не спать в эту пору, но примагничивает земля, сон опутывает неодолимой паутиной…

Очнулся скоро, бея всякой случайной побудки — по привычке. Рассвело настолько, что видны были не только контуры деревни, а и сами избы; небо приподнялось, звезды потерялись; заря сошла за реку, занялась в полный накал, огненной лавой охватив лес. При полном безветрии уже дрогнул осинник, начали пробовать голоса птицы, потянулась к рассвету молодая травка, проточившаяся сквозь прошлогодние пожухлые стебли.