Кологривский волок

— Сегодня просился со мной. Знала бы, что на машине, можно бы взять его.

— В другой раз отвезу.

— У нас в Потрусове все-таки лучше.

— Чем же?

— Не знаю. Помнишь, как до войны было: ребят, девчонок много, гуляния собирались по вечерам.

— Помню.

Он почувствовал на себе пристальный Настин взгляд и повернулся к ней. «Я должен сейчас же сказать ей, хватит играть в молчанку, — подбадривал себя Иван. — Что может ее удержать? Только Шурик. Но разве я упрекну когда-нибудь? Пока мал, привыкнет ко мне, будет отцом считать».

До Потрусова оставалось совсем немного. Машина медленно, с пробуксовкой одолевала глинистый изволок, вздрагивала от напряжения, и оно передавалось Ивану. Мысли никак не могли выстроиться в ряд, сбивались. Ему казалось, удивит Настю такое предложение.

— Вот и приехали. Ваня, останови на этом берегу, я тут пешочком дойду, — попросила Настя. Наверно, стеснялась своих деревенских.

Она подергала ручку дверцы, никак не могла открыть. Иван обошел вокруг, помог. Настя придержалась за его плечо, когда спрыгивала с подножки. Это прикосновение и доверчивый взгляд больших серых глаз ободрили Ивана.

— Настя… — начал он, но обдуманные заранее слова показались ему наивными, просто спросил: — Ты обратно когда?

— Сегодня.

— Я заеду за тобой.

— Не надо, Ваня. Ведь люди всё видят, не хочу худой молвы. — Головой покачала, и луночка на левой щеке дрогнула.

— В деревню не буду подниматься, здесь подожду, — настойчиво повторил он.

— Нет, нет! Поезжай.

А сама как будто и не спешила расставаться, пошла тихим шагом к мосту. Солнышко, процеженное сквозь березовый перелесок, золотыми пятнами мелькало на ее легком ситцевом платье, на розовых икрах ног. Иван не заводил машину, пока тропинка не увела Настю на тот берег, в ольховник. «Она тоже устала от одиночества. Про людскую молву сказала, словно пожаловалась. Должно быть, Василия Капитоновича побаивается», — решил он.

Ни разу не гонял так машину, как в Этот раз. Всю дорогу слышался ему Настин голос, виделись ее глаза, то озерно-чистые, то затуманенные, и мелькало в заречных кустах синее платье. Тревога брала Ивана, точно Настя могла не вернуться совсем. А когда на обратном цути увидел ее на взгорке против Потрусова, готов был выскочить из кабины и побежать навстречу.

— Давно здесь?

— Нет, я постояла немного, хотела идти, слышу, гудит где-то рядом. — Настя достала из сумки бидончик. — Хочешь брусники? Тетка много ее намочила.

Иван отсыпал ягод в крышку. Он уже не испытывал смущения перед ней, которое причиняло ему много мучений, в их отношениях сама собою появилась та естественность, когда легко и просто быть рядом друг с другом.

Машина покатилась под изволок. Вереницей бежали навстречу березы, казалось, трепетали на ветру; медленно цоворачивдлся сосновый бор на том берегу. Все пришло в движение, только колцкольця потрусовской церкви белой свечой стояла над лесом, и та постепенно отодвигалась, ушла из зрения.

Дорога привернула близко к реке. Иван остановил машину. Воздух струился над горячим капотом, внутри что-то шипело и тихонечко булькало, как в самоваре.

— Мотор перегрелся, водички надо залить.

— Я принесу, — сказала Настя.

— Ну что ты!

Иван достал из кузова помятое ведро и пошел к запеску. Настя тоже спустилась вниз, к черемухам. В этот момент она почувствовала, что ей хочется быть рядом с ним, ее тронуло терпеливое обожание со стороны Ивана. С пристальным женским любопытством смотрела она ему вслед. Все было как-то крепко слито в его коренастой фигуре: широкие черные брюки нависали на голенища кожаных сапог, кепка-восьмиклинка плотно прилепилась к затылку, шея загорелая, сильная.

Когда он вернулся с ведром воды, Настя подала ему несколько веток черемухи:

— Это тебе в кабину.

Он приблизился к ней, и Настя почувствовала, что руки его прохладны и пахнут речным песком. Что-то страдальческое появилось на ее лице, дернулись уголки губ, и тонкие ноздри чутко шевельнулись, как будто Иван причинил ей боль.

— Не надо, — умоляла она и слабо отталкивала его в грудь. — Дорога рядом, нас увидят.

— Настя, Настенька, — потерянно повторял он, привлекая ее к себе.

От этой близости, от сбивчивого Настиного дыхания все плыло в глазах. Закрыв лицо ладонями, она затаилась, и он боялся вспугнуть ее.

Вечерело. Тени легли от деревьев. Комары тоненько сверлили воздух. Где-то наверху, на полях, промычала корова.

— Тебе не следовало заезжать за мной, — сказала Настя, но в голосе ее чувствовалась покорность.

— Я бы проклинал себя, — ответил Иван, беря в ладони ее лицо. — Ну улыбнись же!

Она привстала на цыпочки. И была великая тишина над рекой, были знойные губы и ласковые руки. Слышалось, как вкрадчиво сосет берёг вода. Пьяно пахло черемухой.

В кабине Настя стыдилась повернуться к Ивану, застывшими глазами смотрела в боковое окно. Из-под платка видна была пунцовая мочка уха, белый пушок отчетливо серебрился на ней.

Километрах в двух от Шумилина попросила остановить машину, пошла пешкой.

9