Кологривский волок

Взрослые смотрели на них с недоверчивым любопытством. Со дня на день ждали эту весть, но все равно получилось как бы врасплох.

— Кто вам сказал?

— Тетенька какая-то идет из Абросимова. Вот она!

— Учительница сразу нас отпустила.

— Ой, ребятаньки, даже не верится!

— Мой-то вчера только письмо прислал, — сказала Анна Огурцова.

— Значит, придет скоро. Счастливая ты, Анка, — позавидовали бабы.

— Может, и наши воротятся?

Ребята повертелись на нахоте и понесли новость дальше, в деревню. Странным показалось им, что взрослые не бросили работу.

Дом Карпухиных первый по заулку. Ленька приоткрыл дверь, швырнул на лестницу свою холщовую сумку с книгами. Крикнул вдогонку Миньке:

— Айда на реку!

— Айда!

— Комарика возьмем?

— Давай.

— Эй, Комар, собирайся на рыбалку!

Схватили удочки, котелки — и снова бегом до самого омута, потому что ничем нельзя было унять ликования. Да, это был счастливейший весенний день! На радостях решили искупаться. Вода в Песоме еще была студеной, а на запеске пригревало как летом.

Низко-низко, так, что звезды были видны на крыльях, пролетел самолет. Ребята нагишом заскакали по запеску, как робинзоны, замахали руками. Летчик, наверно, заметил их, покачал в ответ крыльями.

— Вот скорость!

— Всю землю ему видно.

— Наверно, военный?

— Ну да, военные не такие, — возразил Комарик. — Смотрите, нарисую истребитель.

Он взял прутышек и нарисовал самолет, красиво получилось даже на песке. Ленька не умел так. Он начертил просто звезду, а внизу крупно написал: «Победа!» Потом, мечтательно улыбнувшись, добавил вслух:

— Скоро наш папка приедет.

Минька с Толькой промолчали: им некого было ждать.

В ольшанике пересвистывались птицы. Иногда всплескивала рыба. Солнышко медленно плыло по омуту. Чудился какой-то непрерывный звон, похожий на стрекот кузнечиков, как это бывает только в разгаре лета. И такая тишина стояла на всей земле.

7

Весть о конце войны нашла Серегу на другой день на сплаве. Далеко спустились вниз по Песоме, проходили мимо Павлова — деревни, в которой теперь жила Катерина. Мужики показали ему председателев дом, второй от реки. Видел издали и саму Катерину, хотел подойти, да не стал тревожить ее бабье счастье.

Недели через две сплав, можно сказать, был завершен, оставалось только подчистить «хвосты», то есть прогнать последние застрявшие в заводях и на перекатах бревна. Сплавщики снова вернулись наверх, километров пять оставалось до Шумилина. Можно было наведаться домой.

Серега с Федором Тарантиным шли правым берегом, цепляли баграми и скатывали в воду бревна, оставшиеся после большой воды. Федор проворно частил впереди. Длинный багор пружинисто прискакивал на его плече, голенища резиновых сапог хлопали по худым ногам. Повысох, лицо пожелтело и сморщилось, как печеное яблоко. Силешки стало маловато: одной сноровкой берет.

Парит после вчерашнего дождя. По илистым наносам стал пробиваться мелкий, как огуречная рассада, дудник. Деревья лист набирают, будто зеленым туманом окутаны берега. Жарко. Чайку бы или квасу, а сырой водой не напьешься, только больше пот гонит.

Около кукушкинских лав пришлось попыхтеть. Островок тут песчаный намыло, бревна забились в мелкую протоку. Едва вытаскали их.

— Малость перекурим, дядя Федя, — предложил Серега, вытирая кепкой лицо.

Сели на бревно. Серега стащил кирзачи. Кожа под пальцами сопрела — живое мясо. Поставил ноги в воду, и они перестали тосковать.

— Ты зря это. Остынешь потный-то, — предупредил Тарантин.

— Ноют шибко.

— Скоро управимся. Поди-ка, мы с тобой последнюю весну на сплаве. Ты в армию уйдешь, меня кто-нибудь помоложе заменит. Чижало стало. Шабаш! Пока война шла, как-то не думалось о себе, а теперь сразу вроде усталость взялась.

Изредка проплывали бревна. Некоторые наползали, шурша, на песок, Федор легонечко отталкивал их багром. Сам он в любую жару не снимет ни сапоги, ни пиджак, ни кепку: многие годы на сплаве, привык ко всему.

— Э-ге-гей! — катился по берегам далекий крик.

— Кто это?

— Чего?

— Кричит.

— Не слышу… Ага, кажись, вон там.

Выбрались на луговину, прислушались. Уже совсем близко мальчишечий голос:

— Серега-а-а!

— Эгей! — отозвался он. — Это наш Ленька.

— Может, дома чего?

Предположение Федора испугало Серегу. Братишка подскакал верхом на неоседланном Лютике. Нет, все в порядке. Рот у Леньки до ушей, зубы редкие, мелкие, как у бельчонка, глаза сверкают, и даже веснушки, кажется, светятся.

— Папка вернулся!

— Эх, мать честная! — Серега швырнул на траву багор. — Дядя Федя, ты как хочешь, а я сейчас махну домой!

— Само собой, поезжай, — согласился Тарантин. — Батьке привет от меня. Ужо вечерком, может, тоже приду.

— Ленька, подвигайся ближе к гриве, вместе поедем.

Серега подвел лошадь к холмышку, с помощью Тарантина забрался. Лютик потрусил медленной рысцой. Ленька нетерпеливо причмокивал, тыкая мерина в бока голыми пятками.

— Не гони, потихоньку доедем, — сказал Серега. — Слышь, у него даже ёкает внутри.

— Я сначала не узнал папку, смотрю, слезает с телеги на костылях.

— Что, в ногу ранен?

— Совсем оторвало по коленку.