Кологривский волок

— Куда это ты столько берешь? Не на свадьбу ли?

— На свадьбу я взял бы оптом ящика два. К сожалению, никого не имею на примете, вот разве за тобой поухаживать? — Игриво щекотнул Файку, та засмеялась нехотя и глянула на него не то чтобы укоризненно, а с какой-то скрытой печалью в крупных, чуть навыкате, глазах.

— Что ты, Колечка, я уж старуха!

Выдумывай! Я ровесник тебе, так что, тоже старик?

— Такому кавалеру, как ты, могу бутылочку иностранного рому отпустить, — поощрительно предложила Файка.

— О, наклейка — первый сорт! Ну-ка, сколько градусов у него убойная сила?

— Шестьдесят.

— Порядок! Надо взять для пробы.

Колька бесом заходил вокруг Файки. Помешал долговязый парень, застенчиво протиснувшийся в дверь. Колька тотчас осадил его:

— Стоп, приятель! Здесь не магазин, и вообще склад закрыт на учет.

И в самом деле захлопнул дверь за растерянно попятившимся парнем и снова подступил к Файке, попритиснул ее к мешкам с сахарным песком. Она ойкнула, на секунду ослабла у него в руках, но забарабанила ладошками по его лопаткам:

— Сдурел, что ли? Ведь могут войти — стыда не оберешься. Пусти, баламут окаянный!

— Встретимся вечерком?

— Зачем?

— В кино сходим или на танцы, культурно отдохнем, — допытывался Колька.

— На танцы я не хожу, говорю тебе, устарела, — с улыбкой повторила она.

— Тогда, как стемнеет, я тебе стукну в окошко.

— Стукни, если маму не боишься.

— Вэри вэл!

— Чего это ты?

— По-английски значит: очень хорошо.

— Ой, боже! — насмешливо и вместе восхищенно воскликнула Файка, легонечко подталкивая нечаянного ухажера к выходу.

Компания Охапкина наполовину убавила содержимое Колькиной сумки: известно, чужое вино и пил бы, и лил бы, и искупаться попросил бы. После закрытия чайной перешли на травку к больничному саду, там некоторые и полегли. Колька помнил о назначенном рандеву и, когда стемнело, спрятал злополучную сумку в крапиве. Теперь ему не то что Файкина мать, сам черт был не страшен. Но стучать в окошко не пришлось: Файка прежде того вышла на крыльцо. Была она в одном халате и шлепанцах, спать собиралась, а Колька предполагал увести ее за околицу. Укрылись одним пиджаком, она ежилась будто бы от холода, от нахальных Колькиных рук не отбивалась и, помучив его с полчаса, сказала:

— Иди за мной, только тихонько.

— А мать?

— Она в избе спит, а я в горнице.

Колька оставил у двери полуботинки, по-кошачьи крадко ступил через порог: как в темный омут нырнул…

На исходе ночи — еще чуть назревал рассвет над лесными увалами — он победно шел сельской улицей. Вспомнил про сумку, едва отыскал ее в крапиве. Тишина и безлюдье угнетали его, душа жаждала постоянного общения, и очень кстати повстречался досужливый собеседник, сельповский сторож Филимон Шашкин. Он сидел, поникнув головой, на ящике из-под стеклопосуды возле складов и магазинов, явно спал, но правая нога, как бы помимо его воли, притопывала. Колька постоял над ним, потом поприступил своим полуботинком Филин кирзач. Старик очнулся, спросонок забормотал:

— А? Что? Кто таков?

— Го-го-го! — заржал Колька. — Как это ты, дед, умудряешься дрыхнуть форменным образом и ногой наяривать? Будто на гармошке играешь.

— Стой, никак не признаю; чей будешь? — смаргивая подслеповатыми глазами, приглядывался Филя. — Да это ты, Колька?! Откуль взялся, обморок ты эдакий!

— С неба упал. Ты проморгайся хорошенько — може, приснился? Ну и даешь храпака! Хоть замок сшибай со склада, видать, воров нет.

— Но-но, у меня не забалуешься! Я ведь просто кемарю, а нога, значитца, дежурит, так уж приучена. Кто пройдет мимо, глянет — сторож не спит, раз притопывает, — оправдывался Филя. — Садись да хвастай, как живешь. Куда тебя собака носит такую пору?

— У меня тут свое дежурство, — уклончиво, с ноткой бахвальства ответил Колька.

— Знаем мы ваше дежурство! Пригрелся у какой-нибудь зазнобы, теперь вакуируешься до свету, — безошибочно определил Филя. — Вон там, на лавочках коло конторы, тоже ворковали всю ночь.

— Холодновато после теплой-то постели, — признался Колька, снова не удержавшись от хвастовства. — Вчера с Охапкиным здесь в чайной крепко причастились, надо голову поправить. — Вынул из сумки заморскую бутылку. — Стакан найдется?

— В любой момент наизготове! — Филя окончательно стряхнул с себя сон, с привычной услужливостью извлек из-под угла склада стакан, пообдул с него пыль. — Это что у тебя за бутылка такая баская?

— Импортная.

— Смотри ты! — прицокнул языком Филя. — А градусы как? Соответствуют?

— Крепче водки.

— Ну давай, коли спробуем: на мой счет, на твои деньги. — После пробы лицо его превратилось в сморчок, поотдышался и высказал свое заключение: — Подходяче, только шибко слатимо, наша водка скуснее. Меня тут один коньяком потчевал, дак тот вовсе клопами пахнет.

— Чего же ты не на пасеке, Филимон Арсеньевич?

— Пасека — тю-тю! Как пришел в колхоз Ерофеев, так и сократил. Охапкин-то Иван Иванович, доброе ему здоровье, не оставил меня, устроил в сельпе. По стариковскому понятию работенка сносная. А ты, значитца, земли новые покорял?