Кологривский волок

Он любил нырять с крутой осыпи, утыканной гнездами ласточек: берег тут высокий, и глубина в Шумилихе надежная. И сейчас, наспех бросив на ивняк одежу, чтобы проветрилась, нагишом с разбегу бултыхнулся в темный, как бы маслянисто-вязкий омут. Тело сжало холодом глубины. Он долго шел ныром, с открытыми глазами, ослепленный желтым светом, растворенным в воде, и, когда застучало в висках, рванулся вверх — к воздуху, к солнцу.

Отфыркиваясь и смахивая с лица прилипшие волосы, выплыл на середину. Течение здесь совсем незаметное, легко держаться на воде, перевернувшись на спину. Огляделся, нет ли кого поблизости. Только ласточки с заботливым щебетанием чертили низко над омутом, исчезая в черных пробоинах многочисленных гнезд, да высоко у кузницы, против вечернего солнышка, сидел, будто на срубе колодца, на колесном станке отец. Неестественно резко белела вытянутая в сторону ходуля, не отпускавшая его к реке. Больно стало за отца: сколько дней прошло, а он нигде не бывал дальше кузницы — точно на привязи. Посмотрел бы да послушал, как гуляют в омуте голавли, рубят хвостами спокойную воду. Жаль, посрезал Ленька все крючки с переметов: отец любил ставить их на ночь.

Не выходя из воды, Серега встал на отмели, где впадает быстрина, примочил назад волосы. Тело больше не чувствовало холода, и усталость будто смыло. Бородатые водоросли шелковисто ластились к ногам. Смотришь на эту яркую подводную зелень, и всегда чудится спрятавшаяся рыба.

На берегу появился Витька Морошкин, помахал над головой книжкой:

— Серега, привет! Водичка теплая?

— Мировая! Ныряй!

— Не-е, я уже купался.

Серега поплыл обратно, гоня грудью ровную волну. Солнце качалось перед ним, дробилось на осколки и обтекало со сторон, вытягиваясь золотыми лезвиями.

Взбежал на обрыв и обрызгал Витьку водой. Тот смирно загородился ладонью.

— Учебник замочишь.

— К экзаменам готовишься?

— Физику зубрю.

— Значит, в строительный надумал? Ты сдашь, — заверил Серега друга. — Много ли сейчас ребят с десятилеткой? Будешь инженером, построй колхозную электростанцию вот здесь. А что? В других-то местах строят, или у нас река хуже?

— Брось шутить. В такую жару ничего не запоминается. Посмотри, у меня спина не сгорела?

Майка у Витьки белая, а тело все красное, будто ошпаренное. Каждое лето он пытается загорать, но загар к нему не пристает, и всякий раз кожа чулком сползает со спины.

— Волдырей еще нет, но ночью спать не будешь. Зойку-то провожал вчера?

— Нет.

— Говорю тебе, займись.

— Займись сам.

— У меня другой интерес, — лукаво подмигнул Серега. — Сегодня кино, заходи за мной.

— Ладно.

Они набили рты зеленой, оскоминно-кислой смородиной и вышли на тропинку. Витька побежал домой надевать рубашку, а Серега побрел вдоль берега.

Вечерело. Резче запахло крапивой. В успокоившемся омуте, словно бабы вальками, шлепали голавли. Мелкие лягушата стрекали в траве. Деревня, заслонившая солнце, была похожа на черную икону в жарко пылающем золотистом окладе. На середине Каменного брода, подобно избушке без окон, без дверей, беспризорно стояла мельница. Перед ней — узкие лавы с пестрым березовым поручнем. Не хватало только колдовского клубка под ногами. Наверно, он увел бы за реку, в бор, где таятся до поры до времени дива дивные. Когда в детстве приходилось слушать или читать сказки, Сереге представлялись свои шумилинские места. Да и сочиняли-то их, должно быть, речистые старики баешники, вроде покойного Осипа.

От деревни скатилась Лапка, подплетая ноги, взлаяла просто так, как бы забавляясь. «Гав-ав-а-а-а!» — сворой откликнулся лес. Отец, видно, только что ушел домой, еще пахло около кузницы махоркой. Там, где он сидел, дырок понамято в угольно-серебристой земле. Все в этот вечер неизъяснимо тревожило Серегу, все воспринимал он почти осязаемо, в каком-то чутком соединении грусти и радости.

12

Как случилось, что после концерта районной самодеятельности Серега и Танька Корепанова первыми вышли на улицу и просмотрели своих шумилинских? Он-то стоял спиной к дверям, а Танька несколько раз вытягивалась на цыпочках и притворно беспокоилась:

— Где же девчонки? Неужели прошли?

— Без них знаем дорогу, — сказал Серега.

— Витьку тоже не видел?

— Нет. А он с девчонками заместо пастуха. Ильинская, изба-читальня устроена в бывшем доме дьячка. Летнюю церковь занимает МТС, в зимней зерносклад. В Шумилине идти как раз мимо нее.

— Ты был в церкви?

— Сколько раз! Пришлось поразгружать мешки.

— Чего там?

— Ничего. Веялка посредине, да слой пыли на иконостасе в два пальца.

— А на колокольню сейчас забрался бы на спор?

— Без всякого спору заберусь. Постой минуточку, я тебе оттуда крикну.

Серега проворно взбежал по широкой лестнице, белая рубашка привидением замаячила в черном проеме открытой паперти. Где-то слева в шершавой кирпичной стене должен быть узкий, как ловушка, проход на колокольню. У любого храбреца встряхнется сердце, если холодный камень тесно сожмет со всех сторон. Ночь. Церковь. Кладбище рядом… Всякие мысли лезут в голову.