Колокол в колодце. Пьяный дождь

Правда, у нас земельный вопрос, вероятно, был еще сложнее: венгерский крестьянин имел землю в личной собственности, русский — владел ею миром, обществом, то и дело прибегая к переделам, к жеребьевке, к третейским решениям.

Но есть и различия.

Только мы улавливаем их не на глаз, а на слух, то есть не в том, что и как в романе происходит, а в том, как о происходящем говорится.

Слово, иной строй речи и даже как бы иной порядок мышления — вот где различия. Особенно — в слове песенном. Йожеф Дарваш любит народную песню, умеет вовремя и точно ею воспользоваться.

Конечно, венгерская речь на русском языке, то есть в переводе, перестает быть тем, чем она есть в действительности, и все равно мы улавливаем ее особенности, опять-таки и прежде всего там, где эта речь — народная, самобытная, где и поговорка приходится к месту, и сам предмет разговора — исконный, совершенно реалистический, когда между героями речь идет, скажем, об урожае, о засухе, о земле, о любви.

И вот для русского читателя возникает то ассоциативное чтение-сравнение, когда все время идет работа памяти: «а у нас?», «а у них?», когда происходит знакомство с другим народом, его понимание, но не отвлеченное, а через свой собственный опыт — современный или исторический, попросту — житейский.

Впрочем, один только исторический опыт, в его «чистоте», уже не предмет художественной литературы и не ее опыт. История сегодня — в сегодняшнем дне, в нынешнем значении и освещении, в теперешнем участии в делах жизни, вот эта история — для писателей.

Писатели же историки, на мой взгляд, различаются между собой по самому подходу к материалу своих произведений.

Одни, останавливаясь на том или ином событии, освещают и «поднимают» его в таких деталях и оттенках, что именно благодаря этому событие приобретает убедительность и достоверность, вписывается в историю, получает прямую связь с нею, с ее предшествующими и последующими фактами.

Другие начинают с этой связи, они не приходят к ней, а исходят из нее. Иногда не столько даже само историческое событие, сколько наличие исторических связей является тем главным предметом, который привлекает внимание такого писателя.

К этим последним, кажется мне, относится и Йожеф Дарваш. Когда он выступает как писатель исторический, ему необходима работа истории на день сегодняшний, для понимания и решения проблем современных. Его герои видят себя и друг друга в своем сегодня, он же видит их еще и в завтра — во что они эволюционируют, что запомнят о них потомки, он знает их и в прошлом — из чего, из какой среды, из каких понятий и убеждений они пришли.

Его исторические герои современны прежде всего потому, что их духовная жизнь является предтечей и частью нашей духовной жизни, его современники историчны, поскольку мы угадываем их прошлое, истоки их нынешних поступков и убеждений.

И все это потому, что Дарваш неизменно поглощен смыслом каждого сколько-нибудь значительного явления жизни, а смысл не дается в коротком промежутке времени, он сам по себе уже историчен.

Ведь отношение людей к явлению жизни — это и есть идея их жизни. Задумываясь именно над этим широким явлением, они ставят «вечные», или, говоря иначе, идейные, вопросы.

Из истории и выводит писатель отношение к своим героям, прежде всего ту пропорцию, в которой он относит личность к жизни в целом, к ее истории, современности и будущности.

И пропорция эта в глазах Дарваша очень значительна — его герой отнюдь не чувствует себя ничтожной, а тем более никчемной частицей необъяснимо огромного целого, не чувствует хотя бы уже по одному тому, что так же, как и сам писатель, находится в постоянном поиске смысла всего происходящего.

И уж во всяком случае, отсутствие в себе склонности и способности к такого рода поиску этот герой воспринимает как личную трагедию.

А когда так, то и собственные герои интересны писателю прежде всего в наиболее острые периоды истории, если же герои современны, — тогда в те моменты современности, о которых заранее можно сказать, что они войдут в историю, которые уже сегодня — тоже история.

Именно в такие моменты подведение итогов своей жизни — занятие для мыслящего человека отнюдь не отвлеченное, ему ведь становится необходим ответ: «Как дальше жить?», а этот ответ нельзя поставить перед собой, минуя злополучный итог: «Как я жил до сих пор?».

И этот вопрос, и этот посильный ответ возникают почти перед всеми без исключения героями Дарваша и в романе «Победитель турок», и в «Колоколе в колодце», и в «Городе на трясине», и в «Пьяном дожде», и в его многочисленных пьесах, очерках и эссе.

Йожеф Дарваш относится к тем писателям, которые — вместе со своими героями — не ждут заключительного, или так называемого «итогового», произведения, а подводят итоги, начиная чуть ли не с первого своего произведения, подводят их непрерывно, привлекая для этого не какую-либо часть, а весь свой предшествующий жизненный и творческий опыт.