Колокол в колодце. Пьяный дождь

И когда роман «Пьяный дождь» открывается сценой похорон художника Гезы Баллы на сельском кладбище его родной деревни, а местные крестьяне неожиданно для друзей покойного запевают древние псалмы, для нас уже становится очевидным, что итог этой ушедшей жизни будет еще долго воздействовать на тех, кто остался и продолжает жить.

Так оно и есть — не только родной брат Гезы Шандор Балла, но и многие другие персонажи романа долго еще будут осмысливать эту жизнь, свои отношения с ней, пойдет ли речь о делах личных или — о сплочении сил нации, о выходе Венгрии из войны, о том, какое место занимает и должна занять в эпоху бурных событий творческая интеллигенция, — этой последней Йожеф Дарваш неизменно уделяет много внимания, пристально изучает ее психологию.

Благодаря тому, что для Дарваша важны прежде всего суть и смысл событий, он то и дело пренебрегает хронологией. Ему ведь опять-таки нужна та связь событий, которая определяется не столько календарными датами, сколько связями их содержания, поэтому он так легко делает отступления в прошлое либо вовсе опускает какой-то период, только мимоходом замечая: «…прошло пять лет…»

Да, Йожеф Дарваш социален и традиционен, однако далеко не консервативен.

Это следует уже из одного того, какой материал он привлекает для своего творчества — остро современный и злободневный, как бы сам по себе уже новаторский, еще не освоенный художественной литературой. Но дело отнюдь не ограничивается остротой и новизной материала, дело и не в традициях, которых держится писатель, а в умении пользоваться традициями.

В конце концов, это главное.

Дарваш попросту не видит необходимости в модернизме, если такая необходимость не проистекает и не диктуется содержанием вещи. Он даже считал долгом недвусмысленно отводить от себя такого рода «подозрения»:

«Отечественная критика отметила форму построения романа «Пьяный дождь» множеством похвальных отзывов и не скупилась на такие определения, как «модернистский», «новаторский» и тому подобные эпитеты. Признаться, я воспринял эти хвалебные отзывы с некоторым недоверием. Мне и не хотелось бы уподобляться вороне, красующейся в павлиньих перьях».

А дальше Йожеф Дарваш объясняет необычное построение романа его содержанием:

«…идейное содержание, замысел самого романа обусловили такое его построение. Мне пришлось внимательно следить за поведением героев, сопоставляя их поступки в прошлом и настоящем, обнажать острейшие конфликты, противопоставлять исторические ситуации»[1].

Другие особенности творческой манеры Дарваша, его умение пользоваться традициями, может быть, и не привлекли такого же внимания критики, но при внимательном взгляде они обнаружатся тоже.

В частности, Дарваш смело и своеобразно оперирует не только временем действий своих героев, но и тем пространством, в котором эти действия происходят.

В романе «Колокол в колодце» все события развиваются на сравнительно ограниченной местности, а это дает основания автору видеть ее во всех подробностях: вот деревенская улица, вот дом, вот хутор, гумно, помещичья усадьба, городская квартира инженера.

Это — один масштаб, одно видение пространства.

А вот — другое, в другом, гораздо более широком историческом романе «Победитель турок». Здесь автор присутствует как бы уже не среди людей и не на местности, а над людьми и над местностью:

«Турки прибыли… раньше и заняли лучшие позиции: их военачальники расставили свои огромные полчища, подобно рядам винограда, уступами на полого поднимающихся склонах холмов. Турки расположились на холмах, лицом обратясь вниз, а внизу, на ровном поле, стояли венгерские войска».

Здесь нет деталей местности или той обстановки, в которой протекает действие.

Если, положим, между двумя героями романа происходит разговор за едой, то мы не узнаем, что это была за еда, какой был стол, какой дом, в котором протекала трапеза.

Эта же «обзорность» имеет место повсюду, даже в портретах: