Колокольников –Подколокольный

Встали там, где луг начинает спускаться к озеру, и кричали на тот берег, где фабрика черных туч:

— Прекратите делать тучи!

Но не помогло.

Тогда папа прокашлялся и сказал с выражением:

— Дорогой и уважаемый блаженный Пролетарий! Извините, что мы про вас ничего не знаем. Мы живем тут всего второй год. Как покровитель этих мест, не могли бы вы остановить на некоторое время работу фабрики черных туч?

Но черные клочья все летели и летели из-за озера.

— Надо хоть узнать про него что-нибудь. А то невежливо получается, — решил папа. — Зря книжку не купили.

— Баба Валя из церкви наверняка знает, — подсказал Тимофей.

В деревне две бабы Вали — одна просто бабушка, помогает в церкви и всех угощает конфетами, а другая — «пиратская» старушка, потому что у нее собака Пират, и сама она довольно хулиганистая, чуть что — норовит наподдать палкой по попе и все время «выражается».

— Торжественно обещаем, что выучим наизусть ваш полный испытаний и чудес жизненный путь, дорогой блаженный Пролетарий, — пообещал папа.

— Да! — крикнула Оля, задрав голову, а Тимофей молча кивнул.

Подействовало. Черные тучи стали лететь помедленнее, а потом вообще кончились.

Небо посветлело и как будто поднялось, и в его молочной белизне теплым пятном проглядывало солнце. От мокрой травы, от дороги и особенно от озера поднимался туман…

— Ну, пошли с нами обедать? — пригласил папа.

— Мне у чужих не разрешают, — нахмурился Тимофей.

— Ну, будь ты другом, думаешь, мне сильно весело с одними девчонками? Сядем на улице, под сосной, как люди…

Это папа нарочно сказал, чтобы Тимофей не боялся, что заставят разуваться.

— Не разрешают, — покачал головой Тимофей.

— Тогда до следующего раза, — решил папа.

За обедом бабушка спросила Олиного папу:

— На какое число намечен наш переезд в Москву? Все-таки уже конец августа, Оленьке скоро в школу.

Оле тут же есть расхотелось.

А папа посмотрел на бабушку и на маму и сказал с удовольствием:

— Ни на какое. Понимаете? В Москву нам теперь ехать незачем. Что там делать? Работы у меня больше нет, банк лопнул, вы это прекрасно знаете.

Папа встал из-за стола и принялся ходить по веранде, а мама и бабушка, как кошки, следили за ним глазами.

— Теперь мы будем жить здесь, потому что деньги быстро кончаются, а в Москве жить дорого. Прекрасно помню, что вы, милые дамы, возражали против покупки деревенского дома. Вам дачу в Черногории подавай. Зато теперь-то как хорошо! Мы будем жить в деревне. Чтобы сэкономить на бензине, будем ездить на великах. А потом вообще машину продадим. Ниву купим, вот. Не машина — зверь! Разведем большой огород… В школу Оля здесь будет ходить.

— Ура! — завопила Оля. — Тетя Ира добрая!

Действительно, учительница начальных классов в деревенской школе была очень добрая и красивая, не то что Олина учительница в Москве, похожая на старого накрашенного карлика с большими зубами.

— А я буду ходить по дворам, помогать, кому что надо. Может повезет, на лесопилку возьмут. А то песни могу петь на площади перед магазином. Ты, Дашенька, научишься плести лапти и валять валенки. Вы с Олей еще можете собирать ягоды. А Инессу Вадимовну посадим у магазина продавать ягоды, валенки и лапти богатым дачникам из Москвы. У нее вид жалобный, все покупать будут, бедную старушку поддержать.

Бабушка, считавшая себя девушкой, поджала губы.

— Ага, — сказала мама. — Тут уже был блаженный Пролетарий какой-то. А ты, значит, следующий? Блаженный Банкирий, что ли?

— Ничего смешного, Дашенька, — строго сказал папа и сел за стол. — Иди в Интернет, пока деньги на счете не кончились, и смотри, как лапти плести.

Мама хотела обидеться, но посмотрела в окно и удивилась:

— А это еще кто?

Собаки у Оли не было, и никто из обедающих не заметил, что под окнами возле крыльца стоит парень в брезентовой штормовке и в забинтованной руке держит большую бутылку с мутноватой жижей.

Папа тоже посмотрел на парня, не понимая, но встал из-за стола, вышел на крыльцо и поздоровался с парнем за руку.

— Чего ты, земляк? — спросил папа.

Парень застенчиво улыбнулся и молча показал папе бутылку.

— Чудной ты. Я по жизни не больно-то выпиваю и тебя в первый раз вижу, — сказал папа. — Иди своей дорогой, не обижайся.

Парень потоптался у крыльца и ушел. Папа сел обедать дальше. А Оля вспомнила:

— Пап, да это же с лесопилки, ты его в больницу возил, помнишь? Ну, мы на Первое мая приехали, только ужинать сели, а тут девушка прибежала, плачет, говорит, брат руку на пилораме порезал, а в больницу отвезти некому, потому что Первое мая, вечер и все уже никакие. Помнишь? А ты говоришь, да, конечно, отвезу, а бабушка говорит, отбивнушкиостынут, а ты говоришь, что же, пацану из-за моих отбивнушек без руки оставаться? Ну, помнишь?

— А! — вспомнил папа, посмотрел в окно и увидел, что парень идет обратно и вместе с ним идет дядька постарше, точно такой же и в такой же штормовке.

— Батю привел, — догадался Олин папа. — Ничего не попишешь, надо уважить.

И встал из-за стола, чтобы выйти на крыльцо.

— Митя, — очень четко сказала мама. — У тебя гастрит.

Папа вышел на крыльцо, поздоровался за руку с обоими и сказал: