Кольцо Либмана

„Принц, мой принц…! Вы меня слышите…? Нет, я должен крикнуть погромче… Принц, мой дражайший принц…“ Он смотрит на меня… Да, он смотрит на меня, улыбаясь…! Большое, здоровое, мужественное лицо, великолепные белые зубы… Могу ли я сейчас с Вами минутку поговорить…? Но что это…? Он как ни в чем не бывало отворачивается, словно я из воздуха, словно меня вовсе не существует… Эй, да что же это…?

Он уходит в своих легкомысленных туфлях с блестящими пряжками… Я замечаю, как консул почтительно кружит вокруг того чудака в длинном шерстяном шарфе… „Принц!“ — пронзительно кричу я. — Мой дорогой принц… Одну минуту… Всего одну минуту… Помогите мне, во имя Оранских…! Между нами много общего…» Но он уже исчез… Вошел в открытые двери под балкончиком… А это что…?

Подъехали еще машины… Дверцы раскрылись… Ба, знакомые все лица… Деятели культуры столицы, корифеи Амстердама… Да, я знаю вас… Видел по телевизору… Чинуши от искусства… Мефрау, вы, случайно, не директор театра…? Или, может быть, актриса…? Она выбирается из машины, в джинсах, в ботфортах, с неряшливой прической… Не слишком привлекательное зрелище… Мефрау, вы ведь идете во дворец…! Что за вид…! Я ведь не зря стою здесь в выходном костюме…? Дама, словно комнатная собачка, засеменила следом за свитой принца…

Толпой двинулись операторы… Отлично, я войду сразу следом за ними… Последним, почему бы и нет…? Я знаю свое место, всю жизнь… Но как только начнется прием… Это даже хорошо…! Во время официального приема я как раз и смогу поговорить с принцем… О моей проблеме…

— Do you have an invitation?[81] — Я поднял глаза… — на меня смотрел обритый наголо насупленный павиан в кожаной куртке… Челюсти его шевелились… Из уха свисала веревочка, как тогда у Смирнова…

— What? — пробормотал я.

— Invitation, please![82]

— грубо прорычал он…

Я называю свое имя… Указываю на приколотую ленточку… Я Йоханнес Либман… Подданный той же страны… Я тоже из этой группы… Наш кронпринц уже вошел… Но… кхм… Кто это тут…? Лимбуржец… Ну, сейчас все и уладится…

— Йенс! — кричу я. — Йенс!

Он поворачивает голову, словно звезда экрана… Вздергивает нос и верхнюю губу… Брезгливо, как будто до него донесся запах дерьма… Я слышу, как он что-то кричит павиану… Щелкает пальцами, нетерпеливо, как избалованная богатая баба… И в следующий миг его черный смокинг и розовый галстук-бабочка растворяются в клубящейся возле открытых дверей стае…

— Йенс, мне тоже надо войти… Погоди минутку… Я должен поговорить с принцем…

Трое цокающих каблуками офицеров охраны подходят ко мне… На плечах у них опереточные эполеты… Лица лоснятся… Но это… Э-э, но это… дубинки… Эй, ребята, прекратите… Так нельзя… Ja ne panimaju… Это недоразумение… Я немедленно подам жалобу… Ой, остановитесь… Пинать сапогом… Какая ужасная боль… Ой…! Я подам жалобу… Нет…

— Принц… О мой принц…

34

Через некоторое время солдат, нанесший мне удар по почкам, поднял меня за руки с мокрой земли. Извиняющимся тоном он начал бормотать что-то по-русски. Вся остальная дворцовая охрана разошлась, как если бы теперь, когда принц и его свита вошли внутрь, в ней больше не было необходимости. Стемнело. Площадь опустела. В небе сияла красивая полная луна, снежинки, мягко кружась, падали вниз, крошечные, как песчинки на дне птичьей клетки.

Взбучка привела меня в чувство. Я вдруг почувствовал себя абсолютно трезвым. Я отряхнул с плеч грязь и нащупал в кармане пальто бутылку водки, еще не початую наполовину. Моя оранжевая ленточка отцепилась и упала в жидкую кашу. Я поднял ее и снова приколол к лацкану пальто. В эту минуту я заметил, что ладони у меня сильно кровоточат.

Отпив из горлышка глоток, я заметил, что солдат с нависающим крючком носом смотрит на меня умоляюще. Я передал ему бутылку, и он сразу же к ней припал. Скулы у меня саднило так, как будто они были обожжены солнцем. «Вам больно?» — на языке жестов спросил меня солдат. Я отрицательно покачал головой, забирая у него из рук бутылку. Послышались звуки собачьего концерта — лай и тявканье. В своре было не меньше двадцати псов: большие, маленькие и средние бродячие четвероногие перебежали площадь, просеменили трусцой мимо обелиска, и скрылись на черной, как ночь, улице.

Солдат еще раз пристально огляделся вокруг, икнул и… вдруг заговорил со мной на поразительно чистом английском. Оказалось, что его отец был крестьянином из Подмосковья, пишущим стихи, мать умерла, сам он мечтал заняться живописью. Писать пейзажи, бабочек, композиции из дичи и фруктов. Но вначале ему предстояло благополучно отбыть военную службу в этой чертовой стране. Держась подальше от войны.

«Этот пинок, только что вами полученный, — это ведь по приказу, вы понимаете? Нести службу здесь в Санкт-Петербурге — это ничего, пустяки… Можно мне еще глоточек…?»