Кольцо странника

Пятнадцать раз всходило и закатывалось солнце, и на заре шестнадцатого дня Всеслава вывели из шатра. Он сразу понял – половцы решили нажиться на продаже пленника. К нему подошел невысокий, толстый человечек в расшитом одеянии. Подскочил, залопотал что-то на непонятном языке. Щупал руки, спину, заставил знаками открыть рот и заглянул туда. «Как коня покупает», – подумалось Всеславу, и кулаки его сжались. Так хотелось отвесить этому толстобрюху добрую затрещину, аж руки зачесались! Но переборол себя – вокруг стояли вооруженные половецкие воины. Богато одетый половец («Хан» – сообразил Всеслав) стоял поодаль, смотрел искоса, с ленцой, с презрением. Купец-иноземец отошел к нему, они заговорили, но Всеслав не слышал, о чем. Ударили по рукам.

В тот же день Всеслава, стреноженного, со спутанными руками, увез караван византийских купцов.

«Вот и посмотрю чужие земли», – думал про себя Всеслав, лежа на дне легкой лодии. Смешно выходит, что и говорить. Думал ли Порфирий, да и отец Илларион, что воспитаннику их придется вот так отправиться в неведомые страны – не по своей воле, пленником, рабом? Не думали, и думать не могли. Эх, лучше б ехал тогда своей волюшкой!

Но как только вышли в море, у Всеслава не осталось ни сил, ни времени на раздумья и сокрушение душевное. О морских просторах он слышал, слышал и о болезни, что настигает смельчаков, отважившихся бороздить их. Но никак не думал, что это может оказаться так страшно! Хлипкая ладья ныряла с волны на волну и от каждого прыжка душу наизнанку выворачивало! Зеленая яркая вода слепила глаза, и все время мучила невыносимая, непонятная жажда. Всеслав забывался, снова приходил в себя, тихо стонал. Собратья-пленники поглядывали на него жалостно, но заговорить не осмеливались – здоровенный воин в сверкающих латах, с плетью в руке и мечом у пояса разговоров, видимо, не любил и лупил нещадно, по чему ни попадя. Впрочем, он же приметил, что Всеслав совсем плох, и позвал лекаря.

Лекарь, сухонький и легонький человечек, долго заглядывал Всеславу в глаза, вывернув веко, цокал языком, разводил руками. Потом приволок настойку из трав, да такую горькую – скулы сводило. Но от нее Всеславу и правда стало легче. Не так часто стало наваливаться забытье, рассеялась серая муторная дымка перед глазами. На беду только остальные пленники стали поглядывать на Всеслава недобро, с завистью – ни к одному из них лекаря не звали, хоть ты околевай!

Через несколько дней Всеслав попривык немного к тяготам морского пути, но тут новая напасть: хворая, он почти и не ел ничего, а тут понял, какой дрянью кормят пленников. Соленое мясо, сухари, протухшая, отвратительно пахнущая вода... Возможно, купцы питались не лучше – путь подходил к концу, припасы кончались. Но Всеславу не было до этого дела. Приходилось в жизни, конечно, круто, и горя много было, но чтоб мучаться пустым брюхом! Даже половцы кормили от пуза, не жалели ни хмельного кумыса, ни жирного мяса с рисом. А эти, изверги!..

Так досадовал Всеслав, пока ему не пришло в голову: участь его теперь рабья, на лучшее надеяться не след. Хуже бы не было! И в душе своей положил: попав на землю твердую, как можно скорей добыть себе волюшку – любой ценой!

Твердой земли пришлось ждать недолго. Через несколько дней лодии пристали к берегу, но тут Всеславу возможности бежать не выпало.

ГЛАВА 12

Шумит, как морской прибой, константинопольский рынок, и чего на нем только нет! Оружие и украшения, ткани и доспехи, изысканные сладости, драгоценные благовония. Покупай, что душе угодно, были бы денежки!

А немного поодаль – другой рынок. Там не встретишь босоногих мальчишек, которые шумной стайкой носятся от прилавка к прилавку – тут им поживиться нечем. Здесь все люди солидные, зажиточные, в дорогих одеяниях. Здесь оборванцам делать нечего, оборванцы – вот они, на дощатом, наскоро сколоченном помосте. Это рынок рабов. По очереди выводят на помост усталых, измученных людей. Перед продажей их, конечно, и помыли, и накормили – чтоб не шатались от голода. Иначе кто ж на них польстится?

Всеслав стоял поодаль, в толпе таких же пленников. Руки и ноги уже не веревками спутаны – окованы тяжкими цепями. Сразу, как только ступили на берег, и одарили купцы такими-то украшениями, потому и с побегом ничего не вышло. Теперь стой, жди своей участи, стони сквозь зубы от тоски – деваться некуда. Хуже всего было, когда продавали женщин. Всеслав, хоть и неопытен был в мирских-то делах, но понимал – не для труда продают молодиц-красавиц, а для стыдной забавы. Их и приодели поприглядистей, и лица густо намазали белым, нарумянили щеки, веки намазали черным и синим. А из-под слоя краски все равно светится боль и страдание. Купцы шепчут что-то, толкая невольниц под ребра – верно, велят веселей глядеть. Дурнушек и старух продали последними, задешево – для черной работы, и пришла очередь мужчин.