Колумб Австралии. (Докум. повесть о Педро Киросе)

А чуть позже, в деревушке, Кирос восторгается деревянными домами, крытыми тростником, с полом, приподнятым над уровнем улицы. «Их селение, — запишет он,— расположено так, что дома стоят по обе стороны квадратной площади, либо с севера и юга, либо с запада и востока, а везде вокруг очень высокие и толстые деревья. Дома, видимо, общие, и они открыты дождю и ветру... Должно быть, много людей живет в каждом доме, ибо там немало постелей». Он любуется циновками, утварью и инструментом островитян, мастерски изготовленными из рыбьей кости и раковин. Видит кур и свиней и тут же про себя отмечает, что собак, вероятно, здесь не знают: стоит залаять увязавшемуся с моряками корабельному псу, как островитяне убегают во все ло-. патки.

Очертания островов, береговая линия, ветры, сила прибоя, места, пригодные для гавани, — этим он займется в последующие дни. И подробным изучением флоры и фауны. Его радует, что на этих дивных, покрытых густым лесом гористых островах, таких праздничных и ласкающих глаз, великое множество разнообразных и очень красивых цветов, что здесь много птиц. Их гомон и щебетание, их пестрое оперение доставляют ему истинное удовольствие. Жители островов неплохие земледельцы и еще лучшие рыболовы — ловкие, сноровистые. На острове много превосходной пресной воды, здесь выращивают в достатке сахарный тростник.

Здесь мягкий, здоровый климат.

Все это Кирос со свойственной ему аккуратностью заносит в дневник. Но и иные, менее приятные новости тоже. Ибо, увы, взаимоотношения между испанцами и местными жителями складываются далеко не так, как того хотели бы Кирос и Менданья.

Да, уж с кем-кем, а с ангелами люди Менданьи не имеют ничего общего. Искатели приключений и авантюристы, привыкшие творить на захваченных землях все, что им вздумается, они и здесь занимаются грабежами и убийствами.

Все начинается с того, что один из островитян прихватывает кусок солонины — ему и невдомек, сыну лесов, что'Испанцы сочтут это кражей. Следует предупредительный залп, и находившиеся на борту адмиральского корабля туземцы испуганно прыгают в море. Но один не успевает. И вот, в нарушение категорического приказа Менданьи, морской пехотинец хватает мушкет и тщательно прицеливается. Выстрел.

Кровь окрашивает палубу.

Островитяне отвечают градом копий и камней. Снова залп, первые убитые падают в воду — и мир нарушен. Теперь на берег приходится сходить под усиленным конвоем. Набрать дров, запастись водой — все становится проблемой. И напрасно Менданья пытается исправить зло (он-то по собственному опыту знает, что значит восстановить против себя местных жителей). Подарки, попытки переговоров. И все тщетно. Так приветливо встретившие незваных пришельцев, островитяне теперь, после жестокого урока, держатся совсем по-иному. Чуть ли не по всему острову звучат их боевые трубы-раковины, а когда воины убеждаются, что ничего не могут поделать против огнестрельного, неведомого им оружия, они уходят в глубь острова и с вершины поросшего лесом холма скатывают вниз на испанцев огромные камни. По утрам и ночью раздается их боевой клич. Боевые действия поддерживают те, кто остался в поселке.

Война!

Кирос впоследствии напишет, что не правы, конечно, были испанцы. Они первыми применили оружие, и если называть вещи своими именами, то иначе, как преднамеренным массовым уничтожением людей, их акцию никак не назовешь. Чего, собственно, могли опасаться четыре хорошо вооруженных корабля, с пушками и отрядом пехоты? Ведь у туземцев не было даже стрел. И сурово добавит: тяжкое преступление, отвратительные бесчинства. «Их нельзя совершать! Их нельзя поощрять! Их нельзя допускать и нельзя терпеть. За такие дела нужно карать при первой же возможности...»

Да, Кирос на стороне слабых. Кирос видит в островитянах людей и с ужасом вспоминает, как дробили голые тела островитян тяжелые мушкетные пули, как испанцы вешали невинных людей, как один из мушкетеров безжалостно прикончил отца, пытавшегося спасти раненого сына.

Прямую ответственность несет за содеянное Манрике. Солдафон признает в разговоре с аборигенами лишь язык силы. И он только усмехается, когда Менданья пытается урезонить его. Манрике знает: сместить его не так легко.

...И все-таки что-то странное происходит с Менданьей. Ведь начальник экспедиции — он! И уж кто-кто, а хМенданья прекрасно понимает, как недопустимы, как, наконец, просто опасны подобные действия. Устал он? Скверно ли себя чувствует—может быть, уже начала подтачивать могучий некогда организм смертельная хворь, что вскоре сведет Менданью в могилу? А может быть, не хочет он до поры до времени обострять отношения с Манрике — ведь главная цель впереди, не добралась пока еще экспедиция до Соломоновых островов, и вновь открытый архипелаг интересует его постольку- поскольку? Конечно, генерал объявил его владением испанской короны, конечно, он охотно оставил бы здесь колонистов. Но что поделаешь, если никто, ни один человек, не изъявляет теперь на это своего согласия.

Единственно, что удается сделать Менданье на Санта-Кристине, — посадить немного маиса.