Колумбайн

Десятая годовщина была невыносима. Многие семьи пережили ее особенно тяжело. Ведение блога помогало Линде, но не сильно. В июне она опять потеряла контроль над собой – это случилось в летней библейской школе. Линда пожаловалась на то, какой тяжелой выдалась минувшая неделя, и какая-то женщина постарше, желая устыдить ее, насмешливо сказала: «Да ведь прошло уже десять лет».

Линда Маузер злится. Именно так она смотрит на вещи.

Линда зла на полицейских, на школу, на церковь, из которой она в конце концов ушла. Полицейские подвели, и не раз: сначала они вместо того, чтобы войти в школу, расположились по ее периметру и тем самым дали Дейву Сандерсу умереть, а затем скрыли, что один из них собирался получить тот ордер на обыск. Взять хотя бы шерифа Стоуна – что за некомпетентный фигляр! Мистеру Ди тоже надо было ответить за многое, а инспектор школьного округа! «Какое-то время я, можно сказать, ненавидела Джейн Хэммонд, – говорит Линда. – Холодная бюрократка, и к тому же тогда она была за границей – очень удобно». Но все это пустяки по сравнению с поведением учителей и администрации в школе, которые едва не дали ее дочери умереть. Кристи Маузер тяжело переживала убийство брата. Затем над ней начала издеваться группа девочек. Преподаватели посчитали, что это мелочь, не стоящая их внимания. А между тем Кристи была близка к тому, чтобы покончить с собой. Но бюрократ из администрации школы отказал ее родителям в просьбе предоставить дочери возможность обучаться на дому. Они совершенно недооценили глубину полученной ею эмоциональной травмы. Линда смотрит на это именно так. Воспоминания об этой истории все еще вызывают у нее ярость.

Линда также зла на христиан, которые объявили, что расправа в «Колумбайн» была религиозной войной. Она особенно зла на двух пасторов: преподобного Билли Эпперхарта из Христианского центра Троицы и преподобного Фрэнклина Грэма. Не говоря уже о ее собственном приходе католической церкви Святой Франциски Кабрини. Священник игнорировал Линду, зайдя в ее дом лишь однажды – короткий церемонный визит вместе с его преподобием архиепископом и «жуткими прихвостнями». Для духовной поддержки церковь отрядила к ней старого священника, который в первые же месяцы после убийства ее сына настойчиво твердил, чтобы она взяла себя в руки. «Вместо того, чтобы понять мою боль, он хотел вести со мной споры». Линда не нашла в своем приходе ни понимания, ни сочувствия. И примерно через шесть лет оставила его.

Линда зла на Робин Андерсон, Марка Мейнса и Фила Дюрана за то, что они приобрели для убийц огнестрельное оружие, хотя имена двух последних она уже не помнит. Она зла на Национальную стрелковую ассоциацию, а также на Конгресс и законодательное собрание Колорадо за то, что они ей потакают. «Они не смогли даже продлить запрет на производство, приобретение и хранение полуавтоматического штурмового оружия»[28], – сказала она. Долгое время Линда гневалась и на мужа, Тома, за его участие в борьбе за то, чтобы исправить это зло. «Он ушел с головой в войну за ужесточение контроля за оборотом огнестрельного оружия уже примерно через неделю, – говорит она. – Я не могла последовать его примеру. Я хотела уйти в свой мирок». Она согласилась с выбором Тома, но он был ей необходим, очень необходим. «Я чувствовала себя раздавленной, я чувствовала себя брошенной».

Линда простила Тома, но ее по-прежнему злит то положение, в котором она оказалась. Она рассчитывала, что к этому времени у нее уже будут внуки. А вместо этого у нее есть дочь, которая ходит в начальную школу. Смерть Дэниела оставила в жизни их семьи зияющую пропасть, и через год они удочерили маленькую девочку из Азии. Это дало чудесный результат – у Линды светлеет лицо, когда в комнату вбегает Мэдлин, чтобы задать очередной вопрос, – но женщина чувствует себя усталой и не заводит дружбу с другими матерями, как это случалось, когда малышами были старшие дети. «Я среди них вроде как старуха, – жалуется она. – Я вижу вокруг хорошеньких мам с детьми. Они идут по жизни без крупных сбоев. И меня это вроде как злит».