Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Я повела младших в барак, где были уборные, и увидела, что Блаз разговаривает с мальчиками примерно его возраста. Он присоединился к нам.

– Что это за место, мама? – спросил он.

Я понимала, что не смогу его обмануть. Пока его младших братьев и сестер не было рядом, я попыталась объяснить ему ситуацию.

– Нас привезли сюда, потому что мы цыгане, – сказала я. – Не знаю, как долго нас тут продержат, но мы должны вести себя как можно тише и не привлекать к себе лишнего внимания.

– Хорошо, я понял тебя, мама. Я позабочусь о малышах и постараюсь найти нам какую-нибудь еду.

– Пойдем, немного приведем себя в порядок, – ответила я, взъерошив его темные волосы.

Когда мы вошли в барак, где я предполагала увидеть душевые, сердце мое упало. Здесь воняло еще хуже, чем в спальном бараке. Внутри находилось нечто вроде длинного желоба или кормушки для животных. Внутри него была вода, но она отвратительно воняла серой и была темно-коричневого цвета. Я не верила своим глазам. Как мыть в ней детей?

– Не трогай воду! – крикнула я, когда Отис шагнул вперед, чтобы попить.

– Но мы хотим пить, – заныл он.

– Эта вода заразная, – сказала я, отводя их от длинного желоба.

Их глаза расширились в недоверии. Их перепачканные после поездки в вагоне для скота лица, сухая от обезвоживания кожа, мешки под глазами, ослабшие от голода тельца – все это лишало меня дара речи. Мне хотелось проснуться от этого кошмара, но я не должна была сдаваться. Именно это я повторяла себе, сдерживая свой гнев. Впервые в жизни я совсем не знала, что делать или говорить.

В конце так называемого «свободного часа» мы вернулись в барак и стали пробираться к отведенному нам месту. Наклонившись, чтобы достать из наших чемоданов пижамы, и с удивлением обнаружила, что они открыты и в них почти не осталось одежды. Исчезли и остатки еды, которую мы взяли с собой, мое пальто и почти все детские вещи. От отчаяния, усталости, чувства безысходности я разрыдалась. И в этот момент услышала позади себя смех, который меня разозлил. Одна из женщин прятала под своим одеялом ночную рубашку Адалии. Я подбежала к ее койке и рывком откинула одеяло.

– Что вы делаете, немецкая фрау? – закричала она с сильным акцентом.

– Это наше, – схватила я рубашку и потянула на себя.

Другая женщина схватила меня за волосы и собралась прижать меня к нарам. Но я не хотела так просто сдаваться и попыталась оттолкнуть ее, когда воровка ударила меня по лицу. И хотя ощущение несправедливости придавало мне сил, они были сильнее меня и вдвоем легко бы со мной справились, если бы не надзирательница, такая же, как и мы, заключенная. Кстати говоря, эти женщины должны были поддерживать порядок в бараках, а капо[4]

, тоже из числа заключенных – снаружи.

– А ну тихо! – крикнула она, оттаскивая меня в сторону.

– Они украли мои вещи!

– Неправда! – выпалила одна из женщин. – Эта проклятая нацистка просто хочет неприятностей.

– Это правда? – спросила надзирательница.

– Нет! Они забрали все, что у нас было, – ответила я с яростью.

– Все так говорят. Возвращайся к своему месту и не создавай проблем. Иначе мы сообщим блокфюреру[5], и тебя накажут. Ты мать. Тебе лучше держаться подальше от проблем с другими интернированными, – сказала надзирательница, подталкивая меня к нашим нарам.

Я вернулась на свое место с разбитым лицом и ощущением полного бессилия, но я понимала, что охранница права. Через десять минут вошли две заключенные с большим ящиком, в котором находилось непропорционально мало черствого черного хлеба – основными ингредиентами его были опилки, – чуть-чуть маргарина и немного свекольного компота. На всем этом мы должны были продержаться до следующего дня. Заключенные и дети быстро выстроились в очередь с маленькими мисками в руках. Одна женщина передала мне миску с пайком для меня и детей. Если бы не этот жест доброй воли, мы наверняка остались бы голодными. Я была почти последней в очереди.

Когда дети увидели, что я принесла им поесть, они на мгновение замешкались, но голод взял верх, и они проглотили все за несколько секунд. Я разделила между ними и свою порцию, но понимала, что надолго этого не хватит.

Электричества в бараке не было, и с наступлением темноты нам всем пришлось лечь и попытаться уснуть. Дождь снаружи прекратился, но вода продолжала просачиваться внутрь отовсюду: через крышу, стены и пол. Я сняла с Адалии ботинки, попросила Блаза следить за ними и уложила младшую дочь на нарах. Затем помогла лечь рядом с ней близнецам. Рядом с нами лежали еще четыре женщины, толкавшие детей, так что тем пришлось прижаться спинами к мокрым доскам барака. Отис протиснулся между своими братьями и сестрами и нашими соседками по нарам и, несмотря на протесты женщин, сумел освободить чуть больше места для нас. Прежде чем уснуть, я посмотрела на лица своих детей. Они казались такими спокойными, несмотря на весь окружавший нас ужас.