Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Моя семья спала крепко, словно подойдя к самой грани небытия, а я тихо плакала, ощущая себя виноватой. Виноватой за то, что не догадалась заранее, к чему приведет все это нацистское безумие. Нам нужно было бежать в Испанию или в Америку, постараться оказаться как можно дальше от овладевшего нашей страной и почти всей Европой сумасшествия. Я надеялась, что люди однажды очнутся и увидят, что представляют собой Гитлер и его приспешники, но никто не очнулся. Все соглашались с его фанатичными бреднями, превращающими мир в голодный и воюющий ад.

На рассвете нас разбудил лай собак и топот ног по гравию вдоль железной дороги. Дверь распахнулась, и в проеме мы увидели около пятидесяти солдат, офицера СС и переводчика, который дублировал приказы на нескольких языках.

Мы поспешили выбраться из кошмарного вагона, не понимая, что попадаем из огня да в полымя.

Из других вагонов тоже спускались люди, вливаясь в огромную толпу. Солдаты и заключенные в полосатых робах разделяли всех на колонны.

– А ну живее! – крикнул нам один из них.

В нескольких метрах от нас располагались сторожевые башни, а вдали виднелись огромные трубы, из которых валил дым. Но времени как следует осмотреться не было.

Иоганн спрыгнул из вагона, а затем помог спуститься мне и детям. Мои ноги казались ватными, мышцы болели, холод пробирал до костей.

Нас разделили на две огромные группы: женщины и дети с одной стороны, мужчины – с другой. Поначалу я пыталась держаться рядом с Иоганном, сжимала его руку, пока один из заключенных не подошел и не сказал спокойно:

– Вы увидитесь позже. Не волнуйтесь, мадам.

Передав мне чемоданы, Иоганн перешел в другую колонну. Он попытался улыбнуться, чтобы успокоить нас, но его губы, скорее, искривились от невыносимого страдания.

– Почему папа не с нами? – спросила Эмили, потирая покрасневшие глаза.

Что я могла ответить? Онемев от горя, я просто не могла осознать бессмысленность всего происходящего. Опустив глаза, чтобы дочка не видела моих слез, я просто погладила ее по голове.

– С нами пойдут мужчины от двадцати до сорока лет, – крикнул один из эсэсовцев.

Иоганна и еще несколько сотен мужчин увели прочь. Муж шел впереди колонны, так что я лишь пару секунд видела его удалявшуюся спину и темные кудрявые волосы. Уже много лет все мое существование вращалось вокруг него. А с его уходом душа моя опустела. Жизнь без Иоганна не имела смысла. Затем я перевела взгляд на наших детей. Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами, пытаясь прочесть мои мысли. В этот момент я поняла, что быть матерью – это гораздо больше, чем растить детей. Это значит напрягать свою душу до тех пор, пока мое «я» навсегда не пропитает их прекрасные, невинные лица.

Колонна мужчин была уже довольно далеко, а я все еще кусала губы, чтобы не заплакать. За Иоганном шло много других мужчин, скрывающих его. Я молила небеса позволить мне увидеть мужа еще раз.

Глава 3

Май 1943 года

Аушвиц

По мере того как наша колонна двигалась вдоль бесконечного забора из колючей проволоки, моя тревога росла и приобретала фантасмагорические очертания. Прерываясь лишь короткими, поросшими травой участками, перед нами тянулась бесконечная череда деревянных бараков, похожих на остовы выброшенных на берег кораблей. Вокруг них стояли «жертвы кораблекрушения» – худые, больше напоминающие тени, люди с потухшими взглядами. Они напоминали пациентов какой-то психиатрической больницы. Бритые головы, полосатая форма, отсутствующее выражение на лицах. Кто все эти люди? И почему нас привели сюда?

В воздухе витал жуткий сладковатый запах, робкие лучи утреннего солнца затуманивал серый дым. Тем временем женщины-охранники гнали нас, словно солдат на марше, не переставая отдавать приказы. Дети были измучены и голодны и уже еле держались на ногах, но нам не дали возможности хоть немного передохнуть и не покормили. Потом прежде, чем войти, мы почти два часа простояли перед небольшим зданием с надписью на немецком «Регистрация».

Внутри четыре женщины в арестантской одежде, выглядевшие немного лучше тех, которых мы видели за колючей проволокой, вручили нам по зеленому листу бумаги, на котором нужно было написать свои имена и личные данные, а также по белому листу с предписанием из центрального аппарата Рейха немедленно поместить нас в лагерь. Заполнение документов заняло у меня некоторое время, потому что Адалия не давала себя посадить, а остальные дети цеплялись за мое пальто.

– Быстрее, женщина. Мы не собираемся возиться тут целый день, – нетерпеливо сказала работница из числа заключенных.

У следующего стола несколько мужчин-заключенных наносили на тела вновь прибывших татуировки с номерами, указанными на зеленом листе. Уколы были довольно болезненными, но мужчина быстро закончил. Сразу понятно, что эта работа для него привычна. Без всякого выражения в голосе он сказал:

– А теперь дети.

– Дети? – переспросила я в ужасе.

– Да, таков приказ.

За круглыми очками виднелись пустые глаза. Он напоминал робота, полностью лишенного всех чувств.