Читаем Команда начинается с вратаря полностью

К примеру, в Мальме я довольно быстро понял, что наибольших неприятностей можно ожидать от Шеберга, Нильссона и Линдерота, улавливающих тонкости атаки. Не зря их на мировом чемпионате в Аргентине отмечали.

Но, сосредоточив на них главное внимание, не успел вовремя переключиться на стремительный маневр находившегося в начале встречи в тени полузащитника Нордгрена. Выскочив из засады, он крученым ударом забил мне мяч.

Конечно, истина, что опасен может быть любой из соперников, мне была известна. Но по наивности, обычно свойственной необстрелянным игрокам, я продолжал делить их на более или менее грозных.

В Москве, месяц спустя, в матче с французами я вел себя уже по-другому. И, не забывая о высокой репутации Трезора, Тиганы, Платини, Лякомба, старался не терять из вида и остальных. Урок Мальме не прошел даром. Когда левый защитник Босси, прежде не проявлявший активного интереса к атаке, решительно пошел вперед и оказался с мячом почти в моей вратарской, я, однако, успел с помощью Хидиятуллина помешать ему.

В Рио-де-Жанейро, на «Маракане», я был весь внимание, следил за каждым шагом игроков бразильской сборной, включая и вратаря Раула, первым начинавшего организацию наступления партнеров. И то, что Нуньесу удалось открыть счет, отнюдь не было следствием моей рассеянности. Просто технически он все выполнил безупречно: чуть подработал мяч и сразу же стрельнул из-под ноги попытавшегося ему помешать Сулаквелидзе.

С атакой бразильского образца я познакомился впервые. И хотя наслышан был о ней и прежде, но, как и мои партнеры по обороне, не предполагал, что она окажется столь неистовой и мощной.

Признаюсь, поначалу у меня от мелькавших, словно неуловимые солнечные зайчики, желтых маек бразильцев в глазах зарябило. Но вскоре я разобрался, что крайние защитники Нелиньо и Жуниор совершают рейды только по своим флангам, а в середину, откуда удобней нанести прицельный удар, смещаются мало. Зико же, напротив, предпочитал прорывы, применяя свой знаменитый дриблинг, главным образом через центр. А баскетбольного роста Сократес как рыба в воде чувствовал себя в воздушных дуэлях и во время розыгрыша штрафных, свободных и угловых требовал особого внимания. Но самым главным (и это я тут же усвоил) было не пропустить момент удара, который бразильцы наносили так же мгновенно и решительно, как нажимает на спусковой крючок оружия опытный снайпер.

И прояви я здесь растерянность хоть на долю секунды, вряд ли удалось бы вовремя среагировать на «выстрелы» Серезо, Зико и вышедшего потом на замену Эдера.

...Мы учились играть в сборной. И открывали для себя совершенно новый футбол, требования которого оказались значительно жестче, чем в матчах внутреннего календаря.

На нашу победу в Рио еженедельник «Футбол-хоккей» откликнулся красивым разворотом под красноречивым заголовком - «Испытание «Мараканой». Для нас это было еще и испытание сборной.

Испытания мы выдержали главным образом потому, что к встрече с бразильцами подошли, приобретя пусть небольшой, но все-таки позволяющий ориентироваться в сложной малознакомой обстановке иного футбола опыт...

Предвижу вопрос: «А почему же тогда после столь впечатляющей серии побед в начале восьмидесятого года, включая победу на «Маракане», на олимпийском турнире в Москве мы оказались лишь третьими?»

Частично я ответил на него, когда говорил, что, хотя сборная в канун Олимпиады заметно подняла свою репутацию, успешно сыграв с болгарами, шведами, французами, датчанами и бразильцами, «обкатку» в больших официальных турнирах пройти еще не успела. Вот и споткнулась неожиданно для многих в первом таком -олимпийском.

Винить, по-моему, некого. Ведь Олимпиада, как и мировой чемпионат, раз в четыре года проводится. И, не поварившись в котле подобных страстей, не испытав напряжения и колоссальной ответственности каждого матча, бойцом не станешь.

Вот почему в подобной сложнейшей обстановке даже футболист, которого можно отнести к тем, кого принято называть «прошедшим огонь и воды», может растеряться и не показать всего того, на что способен.

Это я понял в Испании.

В Москве же среди олимпийцев, которых собрал Константин Иванович, оказалось подавляющее большинство тех, кто провел за сборную считанное число встреч. Да и то главным образом товарищеских: Балтача и Прокопенко - по одной, Никулин - три, Сулаквелидзе и Чивадзе - по четыре, Романцев - пять, Черенков - шесть, а Газзаев, Андреев, Оганесян, Челебадзе и я - по семь.

Вот и получилось, что защитная линия оказалась собранной в основном из игроков малоопытных. Что свою роль и сыграло.

Мы проиграли в полуфинале команде ГДР из-за единственной грубой ошибки в обороне. Я о ней уже подробно рассказывал. И не одни мы промашки допускали - у полузащитников и форвардов их тоже хватало.

Но они не забили. А мы пропустили.

Это я к тому, что просчеты обороны ни в какое сравнение не идут с теми, что допускаются у чужих ворот. И тот олимпийский полуфинал лишнее тому подтверждение.

Опыта в первую очередь не хватило. Опыта больших турнирных испытаний...

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное