— Я этого еще не сказал… Возможно, да, а возможно, и нет. Это зависит совсем не от того, что вы делаете сегодня, а от того, что вы будете делать… после. Если все сведется к тому, чтобы заменить одних оккупантов другими, то предупреждаю: я на это не согласен.
— Вы что же, очевидно, имеете в виду советскую оккупацию?
— Может быть.
— А если оккупантами будут англичане или американцы?
— Все равно не согласен. Французы — достаточно великая нация, чтобы самим управлять собой.
— Мы тоже придерживаемся этой точки зрения.
— Значит, вы не будете навязывать французам режима, которого они не захотят?
— Они будут выбирать сами.
— Послушайте, вот вы — человек, который, как мне говорили, давно уже является коммунистом… У вас, конечно, есть какие-то планы на будущее?
— В данный момент — одна-единственная цель: освободить Францию и бороться против фашизма.
— А потом?
— Коммунисты никогда не скрывали, что хотят не только национального освобождения, но и социального раскрепощения.
— Как в России?
— Давайте во всем разберемся, — говорит Марсо. — В России нет больше капиталистов и власть принадлежит рабочим и крестьянам. Каждый получает по своему труду. Это называется социализмом. Если бы такая система не нравилась русскому народу, война приняла бы совсем другой оборот. Что касается нас, коммунистов, то мы думаем, что социализм — это не только прогресс сравнительно со всеми предшествующими режимами, но и историческая необходимость. Вот почему мы боремся за скорейшую победу его во Франции, вот почему мы желаем его прихода во всех странах мира. Социализм — единственный путь, который приведет людей к счастью, единственное средство уничтожить войны во всем мире… Однако, как ни велико наше желание достигнуть этой цели, мы не собираемся навязывать социализм народу Франции. Победа социализма возможна только при условии, если нас поддержит весь рабочий класс и подавляющее большинство крестьянства. В этой новой Франции на стороне трудящихся будут все выгоды. Но богачи и маркизы лишатся всех своих преимуществ…
Слушая Марсо с напряженным вниманием, Лусто привычным жестом приглаживает непокорный бобрик волос.
— Если уж быть откровенным, то я не могу сказать, что вы меня убедили. Еще, пожалуй, будь все коммунисты такие, как вы… А то, например, ваш Ролан говорит о немедленном захвате власти. Я очень уважаю Ролана за его нынешние боевые дела, но это еще не значит, что я уже готов избрать его своим депутатом.
— И у нас, как везде, есть люди более и менее терпеливые, более и менее рассудительные…
— А как с де Голлем? Что вы тут собираетесь желать?
— Это зависит не от нас, а от того, что он будет делать.
— Могу я задать вам один щекотливый вопрос?
— Пожалуйста.
— В настоящее время де Голль олицетворяет собой французское Сопротивление. Признаете ли вы его своим руководителем?
— Коммунисты признают только тех руководителей, которых сами выбирают. Всех же других они оценивают по их отношению к народу.
— Иначе говоря, для вас руководителем является Торез?
— Да, для меня, для моих товарищей и равным образом для многих французов… Именно воззвание Мориса Тореза вовлекло нас с самых первых дней оккупации в движение Сопротивления, а вовсе не декларация генерала де Голля[15]
.— Я не знаю такого воззвания.
— Может быть, потому, что лондонское радио никогда о нем не сообщало.
— Вот это, мне кажется, было ошибкой, — говорит Лусто. — Когда появляются такого рода документы, о них следует извещать всех…
Марсо усмехается.
— Вы как будто упомянули вначале о каком-то свидании?
— Да. Сирано хотел бы с вами встретиться.
— Что ему от меня надо?
— Этого он мне не сказал.
— Я охотно приму его, но не здесь.
Марсо опасается, что в своих объяснениях зашел слишком далеко, и не решается возобновить беседу.
— Послушайте, — говорит, закуривая сигарету, Лусто, — у нас с вами, кажется, одинаковое звание… В конце концов можно бы, пожалуй, перейти и на «ты»…
X
Подъезжая к повороту, Бернар Лусто сбавляет ход, но убедившись, что впереди путь свободен, пускает мотоцикл на полную скорость… Он обещал Роз заехать в Палиссак — известить семью Пейроля о его здоровье, и времени у него в обрез…