Командировка

К Мишиной жене Гете я относился с братской нежностью, а может быть, еще нежней. Гета была очень соблазнительной женщиной — с телом богини, современной Астарты, и с беспомощно-наивными русалочьими глазами. При этом она обладала хитрым, въедливым умом, и, разговаривая с ней, я часто испытывал ощущение, будто пытаюсь расстегнуть или застегнуть заевшую молнию. Чтобы привязать такую девицу к домашнему очагу, нужно ангельское терпение и, разумеется, время. Терпения у Миши было столько же, сколько у проголодавшейся гориллы, поэтому первые годы их супружества потрепали обоих, как двенадцатибалльный шторм две утлые лодчонки. Отъезд Миши в Новосибирск (он пробыл там год) был не самой его экстравагантной выходкой. Гета тоже не скупилась на выдумки, удовлетворяя мазохистское желание причинить мужу как можно больше зла. Но они любили друг друга и каким-то чудом сохранили хрупкое чувство среди адской путаницы своих отношений. Через пять лет у Геты родился сын, еще через два года — дочь, и на сегодняшний день это обыкновенная, я бы сказал, благополучная семья, которую изредка сотрясают слабые подземные толчки, но это всего лишь отголоски прежних вулканических извержений. Язвительность Геты со временем превратилась в милую добродушную ироничность, русалочий взгляд ее утратил злодейскую целенаправленность, она больше всего на свете любит возиться со своими, теперь уже почти взрослыми, детьми, беззлобно поругивает мужа за отсутствие тщеславия и умеет готовить бифштексы с кровинкой и шашлыки, которым могут позавидовать повара «Арагви»…

В Мишиной квартире царил непривычный беспорядок. В коридоре на полу валялись старые джинсы, рваные газеты. Из приоткрытой двери стенного шкафа выкатилось на пол несколько картофелин. Пахло горелой кашей. В комнате было не лучше. Постель не прибрана, на подоконнике, на столе и даже на диванной подушке — окурки. Книги разбросаны по стульям.

На одной из полок — груда немытой посуды. Едкий устоявшийся чад табака перешибал здесь запах горелой каши. Михаил — в затрапезном тренировочном костюме — встретил меня счастливой улыбкой, но я сразу заметил в его глазах нехороший лихорадочный блеск.

— Ты что, один? А где Гета?

— Гета с детьми на даче. Четвертый день. Представляешь, старина? Я свободный человек. Как вольный ветер. Ну, Витек, еще бы полчаса, и ты меня не застал. В гости еду. В одну замечательную компашку. Вместе поедем, Витька! Там какой-то поэт будет. В гости. В гости!.. Нет, ты сто раз прав, что не женился. Настоящий мужчина не имеет права жениться. Жениться — значит растоптать свою индивидуальность. Институт брака устарел тыщу лет назад, это паскудный атавизм. Возрази, а? Брак возник на заре цивилизации как способ защиты потомства. Иначе невозможно было сохранить детенышей. Человеческий детеныш слишком медленно развивается. Но это было давно. Теперь детям не грозит гибель, и брак превратился в способ уничтожения мужской индивидуальности. Это тяжеленная гиря на ногах прогресса. Возрази, а?

Я огорчился, увидев, что Миша находится в состоянии легкой житейской невменяемости. Я ведь ехал к нему за поддержкой.

— С Гетой повздорили?

— Мы с ней давно не вздорим, Витя, и ты это прекрасно знаешь. То-то и оно. Просто она уезжает на сколько хочет, и ни слуху ни духу.

— А ты, бедняжка, каждый день шлешь ей телеграммы.

Миша смотрел на меня с телячьей тоской. По его неряшливой щетине видно, что он не брился все эти четыре дня.

— Пива хочешь? У меня есть.

— Не хочу.

Я прошел к окну, сбросил весь мусор с подоконника на пол, распахнул рамы. Вместе с прогорклым, но несколько более прохладным, чем в помещении, воздухом в комнату ворвался предвечерний шум города, множество неопределенных, сосущих мозг звуков.

— Нельзя так опускаться, — упрекнул я. — Даже если тебя гложут кретинские подозрения.

— Подозрения не кретинские, — отозвался Михаил. — Самые обыкновенные. О времени и о себе. Такой у нас возраст, Витенька, хочется еще разик все хорошенько обмозговать.

— Гета тебя любит, успокойся! — Эти слова за годы нашей с ним дружбы я произносил несчетное количество раз. Они всегда действовали на Михаила благотворно, но сейчас прозвучали как-то фальшиво.

— Ты самый близкий мой друг, Витя, и тебе я могу сказать правду. Гета меня не любит и никогда не любила. Она меня жалеет. Впрочем, жалость ничем не хуже любви, и не в этом, собственно, дело. Дело в том — за что жалеют.

— И за что?

— Обычно — за слабость, за болезнь, за какое-то убожество, но меня она жалеет не за это. Она меня жалеет за безответственность.

— Ты бы побрился…

— Погоди, я объясню. Допустим, человек высказал какую-то оригинальную мысль, или нарисовал картину, или построил дом. Со всем этим он автоматически и непременно ощущает связь: чувствует, мысль — его, картина — его, дом — его. И соответственно радуется, гордится или огорчается, смотря по обстоятельствам.

Безответственный человек, такой, как я, не ощущает никакой связи с тем, что он говорит или делает…