Комиссаржевская

Вероятнее всего, комплекс этих причин так или иначе оказал своё действие на решение Веры Фёдоровны. Но думается, что поворотной точкой стал всё-таки провал «Пелеаса и Мелизанды» — спектакля, который был важен лично для неё. Пьеса, переведённая Брюсовым, тесно с ним связанная, насыщенная символическими смыслами, в которой Комиссаржевская играла для него и ради него, вместо того чтобы озарить их отношения новым светом, оставила болезненное воспоминание — Брюсов был глубоко ранен её провалом[442]

.

И хотя после спектакля у них была «замечательная ночь», о которой Брюсов упомянул в своём дневнике, но, как кажется, первые тревожные симптомы Комиссаржевская почувствовала именно тогда. Чтобы поддержать её, Брюсов (под псевдонимом Латник) написал на спектакль рецензию. Но даже в этой рецензии при полной её комплиментарности в адрес Комиссаржевской содержались резкие выпады против самой постановки: «И однако же все эти печальные промахи режиссёра и чудовищные ошибки декоратора, вся эта оскорбительная и нелепая внешность не могла отнять возможности у В. Ф. Комиссаржевской создать верный, тонкий, пленительный образ Мелизанды. С той минуты, как Мелизанда появляется на сцене, исчезает всё: и декорации, и другие артисты, — и видишь только эти детские невинные, прекрасные глаза, слышишь только этот детский певучий, так много самим звуком своим выражающий голос...»[443]

Личной обидой на Мейерхольда словно продиктовано последнее решение Комиссаржевской, о котором она незамедлительно сообщила Брюсову, — жертвенный бык был заколот. Два года спустя она скажет об этом с ощутимой даже по прошествии времени обидой: «Я лично свою трепетную влюблённость в Метерлинка, всё своё душевное горение отдала Мелисанде. Но с каждой репетицией я замечала бесплодность своей и товарищей моих работы. Мейерхольд упорно стремился привести всё к “плоскости” и “неподвижности”, и мы провалились, заслуженно провалились»[444]

. Она не могла гласно упомянуть о своей влюблённости в переводчика и о страстном желании сыграть эту роль так, чтобы навсегда оставить след в его душе. Но это желание прочитывается между строк.

Окончательный разрыв с Мейерхольдом состоялся только через месяц. Ему дали возможность поставить ещё один спектакль по пьесе Ф. К. Сологуба «Победа смерти». Но, судя по всему, результат был заранее предрешён. Вера Фёдоровна пришла на генеральную репетицию и только констатировала очевидное — ей не понравилась готовая уже постановка. На премьере она не присутствовала. Как язвительно писал один из биографов Мейерхольда, «быть может, от того, что не участвовала, и приурочила так опрометчиво разрыв к дням этой постановки»[445]

. Быть может... Действительно, случилось именно так, что несомненно удачными, вошедшими в историю театра, покорившими публику были преимущественно (за исключением «Сестры Беатрисы») те постановки Мейерхольда, в которых Комиссаржевская не играла — «Балаганчик» А. Блока, «Жизнь человека» Л. Андреева, «Победа смерти» Ф. Сологуба. Трудно сказать, была ли здесь закономерность, подчёркивающая несовместимость её дарования с задачами, которые ставил перед собой Мейерхольд. Вероятно, была, и она не могла не чувствовать этого.

Дальнейшие события изложим по возможности кратко.

8 ноября 1907 года Комиссаржевская направляет Мейерхольду письмо, в котором прямо обозначает своё намерение расстаться с ним: «За последние дни, Всеволод Эмильевич, я много думала и пришла к глубокому убеждению, что мы с Вами разно смотрим на театр и того, что ищете Вы, не ищу я. Путь, ведущий к театру кукол, это путь, к которому Вы шли всё время, не считая таких постановок, в которых Вы соединили принципы театра “старого” с принципами театра марионеток, например, “Комедия любви” и “Победа смерти”. К моему глубокому сожалению, мне это открылось вполне только за последние дни, после долгих дум. Я смотрю будущему прямо в глаза и говорю, что по этому пути мы вместе идти не можем, — путь этот Ваш, но не мой, и на Вашу фразу, сказанную в последнем заседании нашего художественного совета: может быть, мне уйти из театра — я говорю теперь, да, уйти Вам необходимо. Поэтому я более не могу считать Вас своим сотрудником, о чём просила К. В. Бравича сообщить труппе и выяснить ей всё положение дела, потому что не хочу, чтобы люди, работающие со мной, работали с закрытыми глазами»[446].