Комиссия

- Чтобы не спрашивал - куда повезу! Чтобы молчал, куда бы ни повезла! Чтобы молча лежал бы нонче в моей избе, в моей же постельке! Буду я раненого обихаживать, сестричка милосердия! Вот как буду я делать нонче, потому что пора уже делать так! Не делала, опоздала, вот и надели тебя на зубья железные!

- Ты правду, Зинаида?!

- Поигрались мы без правды-то! В игралку невзаправдашнюю: этого мне нельзя, другого мне с тобой - нельзя, ничего нельзя! Хватит обмана! Настало время - к себе везу. Свое везу, не чужое! Спросит кто, скажу: свое подобрала в лесу, свое с бороны сняла. Свое предупреждала я, чтобы береглось оно людей, уходило бы от их прочь! За своим за человеком сколь годов след в след я шла, одна шла одинешенька, никого больше не нашлось идти, а тогда чей он нынче - человек-то?! И кажный меня поймет! Кажный, у кого душа! Ты один только и не поймешь, так я тебя и спрашивать не буду! Один ты такой беспонятливый, беспамятливый, бессердешный, но уж в этот-то раз я на тебя не погляжу, не послушаюсь, не-ет! Всё! Нонче я - сестричка милосер-дия, вот кто я! Сколь захочу, столь буду над тобою милосердствовать!

- Слушай, как я скажу тебе, Зинаида...

- Хватит! Наслушалась! Наперед, насколь уже лет про твои "нельзя" всё мною услышано! Хватит и хватит мне, сестричке милосердия!

Так они ехали, мотаясь по необъезженным кочкам, то в полной тьме, то при неярком свете робкой луны, а потом Барин залаял и бросился вперед.

Устинов охнул и сказал:

- На Соловке едут, Зинаида. По голосу Баринову слышу - на Соловке!

Зинаида остановила кобылку, и тут они замолкли. И Барин где-то там, впереди, тоже заглох.

Устинов подумал: "Домна?" Но не поверилось ему, будто это она.

И Зинаиде тоже припомнилась Домнина борчатка-барнаулка с оторочкой по воротнику, по рукавам, пушистая оренбургская шаль припоминалась, спокойное, с голубыми глазами навыкате лицо. Она тоже подумала: "Не она ли?.. Не может быть!"

Так ждали они молча - кто же к ним подъедет?

Подъехал Шурка. Остановил Соловка за сажень, спросил:

- Кто там! Свои ли?

Первым гавкнул Барин: "Да ты что, Шурка? Не признаешь хозяина? Да ты что это, Шурка?"

Но Устинов молчал. И Зинаида молчала.

- Кто? - крикнул Шурка еще громче и тревожнее.

- Я это! - ответил наконец Устинов.

- Да пошто же вы молчите-то, батя, когда спрашивают вас? - Устинов и еще промолчал, а Шурка спросил: - С кем же это вы есть? - Подстегнул Соловка, подъехал близь, узнал: - Ты, Зинаида Пална? Значит, ты? Откудова же ты батю везешь? С какого места?

- Из беды везу я его.

- Из какой?А Моркошка где же, батя?

- Гибель ему пришла... Окончательная. И я-то сам ранен сильно... Тебя кто послал за мною?

- Ксенька послала меня, батя. У Мишки у Горячкина опознала она меня. Я к Мишке на миг с Крушихинского базара только и своротил, а она - тут как тут. Да мы, батя, с Мишкой с Горячкиным и не пили вовсе. И в карты не играли. Мы сурьезно с им беседовали.

- Ты трезвый, Шурка?

- Хоть сейчас дыхну, батя! Я с Мишкой - ни вот столечко! С базара могло остаться в дыхании. Вы-то, батя, в каких санях далее поедете? В энтих? Либо в своих? Ну? Пошто же вы молчите? Либо мутит вас?

- В своих...

Шурка торопливо кинулся перетаскивать тестя. Он тащил его неловко, мимо Зинаиды и через ее колени, а та сидела молча и сначала ни слова не говорила, и ни одного движения не было у нее, а потом она стала у кого-то спрашивать:

- А как же я? А как же я? Как же я-то?

Устинов простонал - засаднило у него в ноге. Шурка спросил: "И кровь, однако, из вас, батя?" Зинаида всё спрашивала: "Как же я-то?"

Наконец Устинов оказался в Шуркиных санях весь - с руками-ногами. Шурка расправил его, скрюченного, по соломе, развернул Солового в обратную сторону и удивленно спросил:

- Ты, Зинаида Пална, почто всё о себе-то? Как ты да ты? Заладила свой вопрос, и ничего более! Женский вопрос-то! Бабий!

И Шурка с сердцем стегнул Соловка, погнал его, нерасторопного, к дому.

Глава пятнадцатая

СКАЗКА ПРО ДЕВКУ НАТАЛЬЮ, ПРО ПАРНЯ СЕМУ-ШМЕЛЯ

А еще жила-была в Лебяжке сказка про девку Наталью.

Наталья эта заморышем росла, от горшка два вершка, не более того.

На нее никто и не глядел сроду, ни один парень, так она сама сказала: "Пойду взамуж! Хоть тут што! Все идут, и я пойду!"

Ей говорят: "Ладно уж, сиди уж век свой в девках! С тебя не спросится, тебе не припомнит-ся, это от бога тебе написано!"

Она: "Нет, пойду! А не выдадите меня, не сможете - я удавлюся на веревочке! И другим нашим девкам дорожку перебегу, свадьбы попорчу! Все кержацкие парни от наших девок отшатнутся, когда середь их висельницы водятся!"

Вот зараза так зараза девка эта была Наталья!

Думали-думали полувятские - как и что им со своей с замухрышкой делать, как быть, и - надо же! - придумали.

А когда так, слышат однажды на кержацкой-то стороне с утра раннего: полувятские за бугром галдят. Шум у них там и звон, в дуду и в струну играется, и песни бесперечь поются.

Што тако?