Комиссия

- Я дома, Иван Иванович! - быстро, но тихо и как-то неуверенно отозвался Кирилл. Он только что вошел в дом со двора, но как будто и сам не знал - дома он или нет. - Пошто спрашиваете?

- Бабу-то куды послал? Погода хужее худой!

- А она сама, Иван Иванович. И даже не сказалась куда-зачем.

- Может, сурьезное што? Когда сурьезное - позвала бы вот мужиков комиссионных помочь ей?!

- Да уехала она уже - слышите?

Верно: скрип тугих полозьев доносился со двора и нетерпеливый собачий лай.

Иван Иванович почесал свое низкое плечо:

- И ворота не закрыла за собой? Не закрыла ведь? А от тебя не пахнет ли чем, Кирилла? Самогоном не разит ли?

- Ну, самую што малость, Иван Иванович. Воскресенье же... - еще тише отозвался Кирилл и отошел в дальний угол кухни.

Иван Иванович неопределенно пожевал губами, вернулся на свое место в горнице. Сказал:

- Мужики! Вы сколь уже заседаете в Кирилловой избе - без конца, без края! А как-то слишком не видно в ей хозяина. Вроде тень его заметная, а самого нет... Энто, скажу я вам, нехорошо!

- Ну и что? - пожал плечами Дерябин. - Он, Кирилл, наперед всего на свете деревом занимается. Столярством. Мы его в охрану лесную утвердили, а он шага туда одного не сделал - настолько сильно занятый своим делом. Пусть его, когда так!

- Чем бы ни был он занятый, но живой он? А тогда почто от его одна лишь тень? От живого?

Дерябин усмехнулся, громко спросил в кухню:

- Кирилл! Слышишь - нет, как тут об тебе говорится?

- Слышу... - отозвался тихий Кириллов голос. - Как, поди, не слышать...

- Правду об тебе говорит гражданин Саморуков? Либо нет? Будто ты тень?

- Не знаю я... Я знаю, Иван Иванович, оне завсегда правду говорят. Сколь я их помню - завсегда...

Настала в избе тишина, некоторое смущение, Иван Иванович, побольше других смутившись, сказал:

- Ты тоже выразишься, Кирилл! Да уж я ли на своем веку не врал? И не брехал! Боже ты мой, сколь приходилось этим-то заниматься?! Ну ладно: мы с тобою еще один на один разговор поимеем, Кирилл!

Дела в Комиссии как будто были окончены, Калашников, поворочавшись нескладным туловищем на стуле, попыхтел и сказал:

- Самого-то Устинова нету, в лесу он, а собака здесь его! Вроде как бы и не ладно?

- А устиновский кобель, Барин энтот, он шибко самостоятельный! заметил Игнашка. - Он кого любит, дак ладно, а на кого злобу поимеет управы на его уже нету никакой. Он и по собственному делу вполне может от хозяина оторваться!

- Ну нет - добрый он пес. К хозяину - ласковый...

- Когда как. Помните, мужики, до войны было, - устиновский Барин другому приезжему кобелю всю картину испортил? Неужто забыли? - спросил Игнашка, и хотя случай был давний, мелкий, но всё равно почему-то всем припомнился.

До войны за год в Лебяжку приехала дачница с прислугой, с мальчишкой в синем костюмчи-ке, с девчонкой кругом в белых бантиках и с черным-пречерным кобелем по названию Мадрид.

Лебяжинцы дачников не любили и не привечали - чужие люди, болтливые и любопытные. До всего им дело - как мужики едят, как пьют, как отправляют подводу с подарками крестьян-скому начальнику, как баб поколачивают, как свадьбы гуляют, как от болезней лечатся - на всё они таращат свои шарики.

Лебяжку, деревню дальнюю, бог, в общем-то, от чужих людей миновал. Но та дачница настырная была - Иван Иванович ей объяснял, что для здоровья лучше в степи жить, она отвечает: Лебяжка деревня очень чистая, красивая, а кумыс ей будет ежедневно привозить из степи киргиз Сулейман - пятнадцать верст ему ничто.

Иван Иванович толкует, что в деревне и хозяев-то таких нету, чтобы пускали на квартиру, а она кажет записочку от большого начальника: "Старосте-Саморукову. Устроить-обиходить, за оплатой дело не станет".

У Ивана Ивановича она и устроилась жить, та дачница с прислугой, с мальчишкой, с девчонкой и с черным кобелем. А Ивану Ивановичу ничего не оставалось, как предупредить лебяжинских мужиков, баб и даже ребятишек, чтобы к гостье были вежливы.

Людей-то он предупредил, а собакам разве втолкуешь?

И лебяжинские дворняги, все до одной, возненавидели Мадрида, а пуще всех почему-то устиновский Барин. Пес добрый, обходительный и в ту пору молодой еще, он сам не свой ходил - шерсть дыбом, зубы оскалены, глаза злые. День-деньской на карауле - не отбежит ли со двора Мадрид?

Однако тот Мадрид тоже был не дурак, понял обстановку - из дома никуда, голоса через ограду и то не подает, ни с кем не связывается, не ругается.

И долго он так в осаде был, пока однажды не соблазнился и не ударился по улице за вертлявой пестренькой сучкой.

Тут его и взял в оборот Барин. Взял, хотя Мадрид и был на голову повыше его.

Пока подбежали мужики, пока разняли собачью драку, от которой шерсть клочьями летела, визг и рык стояли невероятные, посмотрели, а Мадрид только при одном ухе, другое - напрочь откушено.

Кому от этого выпала очевидная выгода, так это Игнатию Игнатову: он ездил в Крушиху за ветеринаром, еще куда-то за лекарствами, а потом доставлял дачницу, ее прислугу, ее деток и с головой забинтованного Мадрида на станцию железной дороги.