Комиссия

- Мне просто, Никола, мне проще, как тебе: кто первый меня заденет, против того я и буду воевать. И сильно буду! Никто не заденет - и я пальцем никого не трону, ей-богу! Только тебя... Но тут - совсем другой счет и резон! Ну, вот, Коля Устинов, ну, Николенька, ты прежде вот как выбирай: друг ты мне либо враг?! Выбирай: ни врага, ни друга у тебя никогда такого не будет! Уговариваю сейчас: давай возьмемся за руки, чтобы не броситься друг на дружку с оружием в руках! Ты смерти не боишься, и я ее не боюсь! А справедливость у нас разная, так то - пустяк, мелочь! Ты мужик в Лебяжке не как все, не темный и безмозглый, - и я тоже! Нам ли не держаться друг за дружку? Хошь, Гришка Сухих перед тобой на коленки падет и взмолит-ся к тебе? Ну? Только отстань от мелюзги и пристань ко мне! Спасти тебя хочу! Себя - от окончательного вражества к тебе, тебя - от мелюзги и от могилы! Завтре явится к нам война, а мы с тобою двое уйдем в горы, в Алтай! Будем обои-два, сделаем уютно жилище наше, роднико-вую водичку будем пить. Уйдем от всемирного грабежа-дележа, а как-никак закончится он - вернемся в Лебяжку и окажемся в ей самыми чистыми человеками, ни дележом, ни мировой сварой не замаранные! Вернемся и совместно наработаем добра вдесятеро более того, как его было! Ну? Падать ли мне пред тобою на коленки?

И Гришка Сухих, огромный, лохматый, начал сползать с чурбака. А Барин в своем углу вытянул шею и прижал уши - не смог понять, что происходит. Не только Барин, и Устинов содрогнулся - не надо допускать, чтобы Гришка стал на колени: после он ведь это и в самом деле припомнит, жестоко припомнит! Чего в Гришке уже есть, какая злоба, какое упрямство - то уже есть, и колом этого не вышибешь, но чего еще в нем нету - и не надо, чтобы появилось. И Устинов сказал:

- Брось ты, Сухих! Брось, брось! Не нужно такого совсем! Очень даже может быть - мы и вовсе ничего не найдем! Ни капли! Я справедливости для всего мира не найду, ты - для двоих-троих дружков не найдешь ее. Ну и ладно! Ну, и давай искать кажный свое! Я считаю - лучше всё ж таки при жизни искать большое, а не крохотное, с тем и помру. А ты не трогай меня. Руками своими не трогай и коленками тоже!

Сухих с чурбака встал, стукнул головою о жердяной настил, а Барин радостно так, хотя и негромко, шевельнулся и вздохнул. Он понял, что Гришка сейчас уйдет прочь.

Да и Устинов так же понял.

Но Гришка не ушел. Гришка прислонился к стенке, голову свесил, руки сложил на груди и долго так стоял, ждал чего-то. Или чего-то вспоминал...

Потом он шумно вздохнул, со злостью бросил в угол, чуть не в морду Барину, окурок и спросил:

- Никола? А пошто ты не взял за себя Зинаиду? Нонешнюю Панкратову?

- Как? - удивился и не понял Устинов. - Не взял, и всё тут. Не было намерения.

- Врешь?!

- И не вру я, и дело вовсе тут не твое - кого я взял, кого - нет!

- Врешь, будто не было твоего намерения?! Признавайся?!

И Гришка от стенки отступил и приблизился к Устинову, а Устинов поверил: "Пожалуй что, быть мне убитому!"

Барин вскочил в углу, припал на задние лапы, на передних у него вздулись мышцы - сейчас и прыгнет сзади на Гришку.

На мгновение какое-то Устинов растерялся: остановить Барина? Или пусть прыгает, самое время прыгать ему?

Он все-таки его остановил:

- Тихо, Барин! Тихо - тебе говорю!

А Гришка Сухих запустил обе руки в косматую свою голову и снова сел на чурбак. Спросил:

- Не обманывай, Устинов! Скажи честно, как было? Зачем нонче-то обманывать меня? Скажи: намеревался взять Зинаиду, потому и помешал тебе Григорий! Ну?! Хотя в энтом-то не откажи мне признании?!

- Так нет же! Не было у меня и в мыслях, о чем ты говоришь, Григорий! Не мешал я тебе никогда!

- Как же не мешал, когда в девках-то Зинка только и глядела на тебя одного? На одного!

- Не знаю. И не знал сроду. И пошла же она за Кирилла Панкратова, а я при чем?

- Боже ж ты мой! - застонал, закачался на чурбаке Гришка. - Пошто и как? Я-то, я-то отступился от Зинки пошто? Я тебя застеснялся, Никола, я тебя зачем-то всю свою жизнь ни убить, ни обидеть не мог! Не мог, и всё тут, хоть убей меня самого! Либо ты грамотный сызма-льства был, с лесными таксаторами работал, с землемерами, а то ишшо почему, не знаю, но не мог!

- Она не пошла бы за тебя, Григорий! Ни в жизнь!

- Пошла бы! Живая либо мертвая - пошла бы! Она ножик вострый в сапоге под юбкой носила, когда девкой была, она тем ножом грозилась мне и грозилась, ежели што, им же по себе ударить! Я не боялся! Она не глядела на меня, тоже знаю, а я бы ее заставил - она бы и скрозь закрытые глаза увидела бы меня! Но одного я страшно боялся, что ты ей и она тебе мила! Вот как я боялся и единственно через то и не мог перешагнуть! А ты? Ты о Зинке не знал, как глядит она на тебя? Ты обо мне не знал, как я на ее гляжу? Ты и не судил бы меня никак?! И какой же я сам дурак, ежели тебя побоялся! И отступился! Изгонял от себя страх перед тобою, а не изогнал его! Меня вся Лебяжка судила бы - мне нипочем было, но ты, боялся я, ты судить меня будешь!