Комиссия

Родион Гаврилович улыбнулся. Закинул руки за голову и покачался на стуле из стороны в сторону, не крупным, но сильным и неизменно напряженным телом. И даже засмеялся слегка, негромко, будто бы по секрету, и сказал:

- А никуда ты жизнь от себя не понужнешь, Устинов, - пустое занятие! Ты в нее, в нынешнюю, по уши забрался и вот уже не только пашня и скотина тебе нужны - вот уже и Лесная Комиссия нужна тебе позарез. А поживешь еще пуще того, и война тебе понадобится, поверь мне! Тем более что ты человек способный, рукодельный, и всё-то на белом свете тебе необходимо пощупать, а кое-что так и по-своему переделать. Помнишь, как тебя в пулеметчики готовили: два раза при тебе "максима" собрали-разобрали, а в третий - ты собрал его сам. Тихонечко так, осторожно, будто бы и незряче, и на ощупь, но собрал. Кто этого случая своими глазами не видел - не поверил, в пулеметных-то школах люди этому целые месяцы обучаются! Зурабов не поверил, и я у него пари выиграл, представил ему свидетелей! Ну, а ежели человеку дано вот так чужое дело постигать, значит, он уже не тот, каким сам себе кажется!

Но Устинову в этот миг совсем было не до Зурабова, другое ему вспомнилось, представи-лось живо, как сейчас: мальчишкой еще уцепился он однажды за конек на крыше и почувствовал - нет больше сил держаться, и неизбежно покатится он вниз, упадет на землю, расшибется, умрет! И покатился, и упал, единственно, в чем обманулся, - остался жив. Ну, в тот раз всё молча происходило, а нынче Смирновский еще и подначивал ему: "Брось, Коля, не держись сам за себя, катись куда-нибудь... Всё равно ведь не удержишься, сил не хватит!" Подначивал и смеялся при этом.

И Устинов обозлился. На себя или на Смирновского - даже не понял. Потому ли, что смятение в себе почувствовал, или потому, что Смирновский смеялся коротко, негромко, но в уверенности, что знает причину своего смеха. Обозлился, покраснел, даже сквозь белые хохла-тые волосы проступила у него краснота, он ткнул в лицо Смирновского пальцем и крикнул:

- Не поворачивай меня, Родион, с мужика на немужика! Не смей! Это тебе не простится, на это тебе правое не дано! Ни богом, никем на свете! - Тут Устинов голос сбавил, но зла - нисколько, по-прежнему сердито продолжил: С мужика - на кого-нибудь? Да ни за что! И когда тебе мое мужичество чуждо, то мне, знай это, чуждо твое геройство! Герой - как понимается? Он смело и храбро убивает других, вот как! С великим азартом делает. Простому гражданину - мужику, тому всегда в глаза тычут и укоряют его: ты плохо убиваешь, учись у героя! Но нету же в том справедливости и не может быть! И не сыты ли мы убийством друг друга по самое горло? Ты против братоубийства, знаю, верю, а в то же самое время ты, будто охотник, ждешь момента: выстрелить бы! Только бы понять, кого брать на мушку, а тогда ты будешь брать, да брать безостановочно. Ты чем нынче мучаешься, почему на людях показаться не хочешь, школу строить и то не пошел с народом? Скажу: остановка у тебя вышла - не знаешь, в кого из людей тебе стрелять! Ну и мучайся, герой, сам, а меня, мужика, в свое мучение не обращай! Не смей! Потому от тебя и в окопах солдатики отворачивались - тошно им было от геройства твоего!

Устинов замолчал, тихо стало в избе, щеглята только и щебетали между собой в кухне на своих жердочках, шелестели крылышками.

А замолчавши, Устинов быстро-быстро, судорожно поворошился в своей памяти, сморщил-ся даже весь, и голову сжал руками, и вспомнил: "Как получилось?! Он Смирновскому то же самое ведь говорит, в том же самом его упрекает, что ему говорил, в чем недавно его упрекал Гришка Сухих..." Как получилось?! Неожиданно!

Тем временем Смирновский тоже не сразу, а сначала долго всматриваясь в Устинова, спросил его:

- Коля, - спросил он, - за что ты меня так? За что?! Почему ты меня-то в душу кулаком, ежели жизнь так устроена? Я, что ли, войну выдумал? Я определил, что без рождения жизни не бывает, без смерти - не бывает, без смерти на поле боя - не бывало никогда? И в самом деле - ежели смерти не миновать, то почему бы и не умирать в бою? И разве можно, разве получит-ся, чтобы "Не убий!" взяло верх надо всем на свете, чтобы сила, когда она есть, имела одно только оружие - молитвы? То есть тоже стала бы бессильной? И даже для того, чтобы сказать "Не убий", сначала надо быть сильным, потому что в устах слабого это даже смешно, ни к чему, и все великие люди, которые сказали "Не убий", все писатели, которые это проповедуют, заметь это, Коля, все они народились в государствах сильных, на мир влиятельных!

- Ладно уже, Родион Гаврилович, - сказал Устинов, пристально вглядываясь в лицо Смирновского, замечая, как подергивается на нем нижняя губа, слегка изогнутая вверх, тонкая...

Но Смирновский договорить не дал: