Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

[XVII, 3] Блестит над К[аменкой] тенистой

[I, 4] Над нами Z-вал [царствовал] тогда

[II, 4] У Б[онапартова] шатра

[III, 4] Б[арклай], зима иль Р[усский] [Бог]

[IV, 4] А Р[усский] Z [царь] главой Z [царей]

Пушкин случайно выпустил V, 4.

[VI, 4] Меня уже предупредил

[VII, 4] Семействам возвратит С[ибирь]

[VIII, 4] Исчезнувший как тень зари

[IX, 4] Из К[ишинева] уж мигал

X, 4 пропущена, вероятно вслед за пропуском X, 3.

[XI, 4] Ты А[лександровский] холоп

[XII, 4] Свирепой шайке палачей

[XIII, 4] Уже издавна может быть

Здесь Пушкин остановился. Это все, что у нас есть из 4-й группы. Однако через некоторое время он добавил, на этой же странице, следующие строки, относящиеся к 5-й группе.

Правая колонка на левой странице, перо 3

[IV, 5] Моря достались Альбиону

[VI, 5] Авось дороги нам испр[авят]

[VIII, 5] Измучен казнию покоя

[XI, 5] Кинжал Л[увеля] тень Б[ертона]

Мне кажется, Пушкин собирался усложнить кодирование пятых строк: начать строфы IV, затем записать следующую, затем одну пропустить, затем пропустить две и т. д. (IV, 5; V, 5; VII, 5; X, 5). Однако шифровальщиком наш поэт был никудышным, и план его провалился. Когда Пушкин сверял набор четвертых строк, он не заметил, что пропустил строфы V и X, и из-за этого, записывая пятые строки строф IV, V, VII и X, он на самом деле взял их из строф IV, VI, VIII и XI. Я также предполагаю, что скоро поэт понял, что с его шифром что-то всерьез неладно, страшно разозлился и забросил это занятие.

В 1831 г., через год после уничтожения «десятой главы», Пушкин исключил из ЕО «Путешествие» как «Главу осьмую», а «Большой свет» переработал, поставив его на место этой главы. Я думаю, что никаких строф «десятой главы», помимо зашифрованных, не существовало, а строфа XVIII не была зашифрована по той простой причине, что не была закончена. Александр Тургенев упоминает описание Пушкиным «Возмущения», что заставило Томашевского предположить, будто Пушкин на самом деле описал — в не дошедших до нас строфах — coup d'état[954]

14 декабря 1825 г. Я считаю, что под «Возмущением» следует понимать конкретные приготовления и общее беспокойство, описанные в строфах, до нас дошедших. Из пушкинской пометки «сожжена X песнь» не обязательно следует, что глава была написана более чем на одну треть.

Томашевский также утверждает в примечании к своей статье 1934 г. в Лит. насл., что «подобный порядок шифровки совершенно исключает возможность записи наизусть. Перед Пушкиным, конечно, лежала перебеленная рукопись шифруемых строф». Вероятно, Томашевский просто не пытался повторить процедуру. Любой человек с нормальной вербальной памятью в состоянии удержать в уме семнадцать строф (238 стихов). Я проэкспериментировал с теми отрывками из ЕО, которые помню наизусть. Первые и вторые строки, как и целиком начальные четверостишия с их некоторой автономностью, сложности не представляют; начиная с пятых строк внимание становится вялым, накапливаются ошибки. Мне представляется, что Пушкин сел шифровать текст не до того, как сжег все дописанные строфы «десятой главы» (19 октября 1830 г.), а вскоре после того, как читал их наизусть Александру Тургеневу (в начале декабря 1831 г.), то есть тогда, когда засомневался, что сможет сохранить их в памяти. И действительно, когда он принялся пропитывать «десятую главу» мумифицирующим шифром, середины строф — самая уязвимая часть — могли уже вспоминаться нечетко. В нескольких случаях, когда главу цитируют слушавшие ее, возникают варианты; этот странный факт заставляет предположить, что Пушкин то тут, то там по ходу живого чтения подменял забытые слова. И наконец, я считаю, что только отсутствие перед глазами письменного текста способно объяснить пушкинские ошибки. Особенно характерна перестановка слов в XIII, 1; вряд ли она была бы возможна, если бы Пушкин писал с текста.

ЭПИЛОГ ПЕРЕВОДЧИКА

Последняя правка была сделана Пушкиным в Царском Селе в начале октября 1831 г., а в 1833 г. вышло полное издание ЕО. Бессмысленно обсуждать возможные причины (политические, личные, утилитарные, художественные), побудившие нашего поэта закончить роман так, а не иначе, но никаких сомнений нет в том, что ЕО был его любимым произведением, и прекрасные стихи, сочиненные им по завершении девятипесенной редакции романа, в конце сентября 1830 г., в Болдино (см. последнюю страницу моего Комментария), подтверждают, как тяжело ему было оторваться от своего труда.

Не раз в течение последующих лет Пушкин тешил себя мыслью о продолжении романа. Так, во время своего последнего пребывания в Михайловском, вскоре после приезда туда 7 сентября 1835 г., он начал стихотворное послание Плетневу, который уговаривал его продолжить «Онегина». Пушкин принялся писать (тетрадь 2384, л. 30; на обороте — черновик стихотворения «Вновь я посетил…») пятистопным ямбом (А), затем перешел на октаву александрийского стиха (В) и, наконец, по размышлении, вернулся (около 16 сентября) к старой доброй онегинской строфе (С)[955].

А