Комментарий к роману "Евгений Онегин"

Помимо французского прозаического переложения «Освобожденного Иерусалима» (1581) Торквато Тассо (1544–1595), в котором красавица колдунья Армида баюкала бдительность рыцарей в праздной неге зачарованного сада, основным источником информации о «торкватовых октавах» для русского поэта была в 1823 г. опера Россини (melodramma eroico[300]) «Танкред» (впервые представленная в Венеции в 1813 г.) по поэме Тассо или, точнее, по одноименной бездарной трагедии Вольтера (1760); опера ставилась в Петербурге в 1817 и последующих годах.

Упоминаниям гондольеров, распевающих Тассо, несть числа. Вот те, что пришли мне на ум:

Ж. Ж. Руссо (в разделе «Баркароллы» своего «Словаря музыки», 1767) пишет, что слышал их, будучи в Венеции (летом 1744 г.).

Фраза из книги «О Германии» г-жи де Сталь (ч. II, гл. II): «Les stances du Tasse sont chant'ees par les gondoliers de Venise»[301].

Французские переложения пассажей из Байрона, например (1819): «'Tis sweet to hear / At midnight… / The song and oar of Adria's gondoler»[302] («Дон Жуан», I, CXXI; Пишо в 1820 г. переписал это `a la Ламартин: «Il est doux, `a l'heure de minuit… d'entendre les mouvements cadenc'es de la rame, et les chants lointains du gondolier de l'Adriatique»[303]); или «In Venice Tasso's echoes are no more / And silent rows the songless Gondolier»

[304] («Чайльд Гарольд», песнь IV, строфа III, 1818).

Этому в 1823 г. нескладными стихами незатейливо вторит Казимир Делавинь: «О Venise… tes guerriers /…ont perdu leur audace / Plus vite que tes gondoliers / N'ont oubli'e les vers du Tasse»[305] («Le Voyageur» / «Путешественник», стихи 29–32) — и это же, угрюмо злорадствуя, перефразирует в 1845 г. Шатобриан (имевший на Байрона зуб за то, что тот ни разу не помянул его Рене — прототипа своего Паломника): «Les 'echos du Lido ne le [имя Байрона] r'ep`etent plus… il en est de m^eme `a Londres, o`u sa m'emoire p'erit»[306] («Замогильные записки», изд. Левайана, ч. I, кн. XII, гл. 4).

Не желал расставаться с этой темой и Пушкин. Вероятно, к 1827 г. относится его фрагмент («Кто знает край…»):

…и теперь во мгле ночнойАдриатической волнойПовторены его [Торквато] октавы.

В сентябре того же года Пушкин перевел на русский александрийские стихи Андре Шенье:

Pr`e des bords ou Venise est reine de la mer,Le Gondolier nocturne, au retour de Vesper,D'un aviron leger bat la vague aplanie,Chante Renaud, Tancr`ede, et la belle Herminie[307].(Близ мест, где царствует Венеция златая,Один, ночной гребец, гондолой управляя,При свете Веспера по взморию плывет,

Ринальда, Готфреда, Эрминию поет.)

(«OEuvres posthumes d'Andr'e Ch'enier», «augment'ees d'une notice historique par M. H[enri] de Latouche, revues, corrig'ees, et mises en ordre par D. Ch[arles] Robert»[308] [Paris, 1826], p. 257–258). Образцом для этого стихотворения (написанного скорее всего в Англии в 1789 г.), согласно Л. Беку де Фукьеру и его «'edition critique» произведений Шенье (Paris, 1872, p. 427), послужил сонет Джиованни Батисты Феличе Дзаппи (1667–1719).

Наконец, в 1829 г., по сути соглашаясь с меланхоличным утверждением Паломника, в одной неоконченной элегии наш поэт перечисляет те далекие края, где бы он мог попытаться забыть «надменную» (фр. l'inhumaine) возлюбленную, и обращается мыслью к Венеции, «где Тасса не поет уже ночной гребец».

Вообще складывается впечатление, что Пушкин Тассо не любил (согласно письму Михаила Погодина от 11 мая 1831 г Степану Шевыреву, который «перевел» несколько октав).

Все эти общие места — Брента, серебрящая окрестности луна, гондолы и Торкватовы октавы (см. мой коммент. к гл. 8, XXXVIII, 12) — есть и в стихотворении «Венецианская ночь, фантазия» (1824), которое посвятил Плетневу кроткий слепой поэт Иван Козлов (1779–1840).

Козлов самоучкой выучился читать и писать по-английски. Вот стихотворение, написанное им на этом языке (ок. 1830):

То Countess Fiequelmont

In desert blush'd a rose, its bloom,

So sweetly bright, to desert smiled;Thus are by thee my heavy gloomAnd broken heart from pain e'er wiled.Let, О let Heaven smile on theeStill more beloved, and still more smiling.Be ever bless'd — but ever beThe angel all my work beguiling[309].