Коммод. Шаг в бездну

— Да будет так! Верни Кокцею. Скажи — тебя вернуться просят. Он ждет. Он жаждет неги, готов омыть тебя слезами. Только не ерничай. Скажи просто, как лучший из актеров, которому доверена страшная роль на этом торжище жизни. Все должно быть красиво, иначе скука, страх, ожидание смерти.

Он улегся на кровать. Дождался, когда Кокцея вбежала в спальню.

— Иди ко мне! — дрожащим голосом позвал император и протянул руки.

Девушка бросилась к нему.

Он любил ее долго, настойчиво и исступленно. Когда все кончилось, свел пальцы на ее горле, сжал их. Женщина забилась, пытаясь вырваться, потом вытянулась, с хрипом втянула в последний раз воздух и замерла.

Император позвонил в колокольчик. Вошел Клеандр. Коммод рывком сел на кровати, взглядом указал на обнаженное тело Кокцеи.

— Займись, раб, — приказал император.

Клеандр долго не отвечал, наконец с дрожью в голосе возвестил.

— Ты велик, император! Я принес тебе добрую весть.

Коммод словно не слышал. Руки держал на высоте груди, пальцы были растопырены. Брезгливо тряхнул руками, огляделся, словно отыскивая, чем можно было вытереть их. Потом обтер их о край простыни, признался.

— Убивать легко.

Он сделал паузу. Молчал долго, тупо смотрел в стену, затем встрепенулся.

— Что там еще?

— Гонец от Квинта Эмилия Лета и Бебия Корнелия Лонга. Они в дне пути от Виндобоны. Гонец сообщил, что взяли несравненно больше, чем ожидали. Не хватает мулов и лошадей.

Цезарь покивал, однако ответил странно, словно самому себе. Он как бы не обратил внимания на сообщение Клеандра. Начал заговариваться.

— Но нет в том радости. И в чем величие смерти? В пустоте. И жизнь не более чем времяпровождение. Все, чем полна она, есть ожидание смерти, ведь смертному предел назначен. Но это смертному, а как насчет владыки? Ужели тот же счет? К лицу ли мне, в чьей власти тысячи, милльоны жизней… Разве что ради шутки?.. — он опять помолчал, потом, спохватившись, переспросил. — Что там насчет мулов?

— Обнаружилась нехватка транспортных средств для перевозки трофеев, захваченных в Дубовом урочище.

— Послать им дополнительно мулов и лошадей. Помнишь преторианцев, которые секли меня в детстве?

— Да.

— Отыскать. Засечь до смерти.

— Но, господин…

— Не рассуждать. Будешь говорить, когда тебя спросят.

Пауза, затем Коммод отменил приказ.

— Стоп. Пока повременим с преторианцами. Рано.

Он помолчал потом вполне запросто спросил.

— Полагаешь, это знак свыше?

— Что, господин?

— Явление Бебия и Квинта. Выходит, боги на моей стороне?

— Безусловно, господин.

Он вновь покивал, потом указал на труп Кокцеи.

— Эту убрать. Дом сжечь, чтобы никаких следов. Через три дня отправляемся в Рим. С помпой! Под крики черни! Чтобы сенат в полном составе встречает меня на Фламиниевой дороге. Пусть Витразин займется. Он ловок на устройство всяких зрелищ.

Часть II

Смена вех

venari, lavari, ludere, ridere hoc est vivere (охотиться, купаться, играть и смеяться — вот что значит жить!)

Надпись, выбитая на мостовой одного из римских форумов

Чувства гуманности и филантропические стремления распространяются все более и более. В Лейпциге, например, образовалось общество, поставившее себе задачей: из сострадания к печальной кончине старых лошадей… есть их.

С. Кьеркегор

Поразвлекался — отдохни.

Автор

Глава 1

Слезы навернулись на глаза, когда за поворотом реки, на бугре блеснула покрытая золотом крыша храма Юпитера Капитолийского. Тертулл ладонями прикрыл лицо. Сердце рвануло из груди, забилось яростно, часто.

Казалось, не было изгнания — так, короткая отлучка в курортные Мизены, куда он частенько сопровождал прежнюю императрицу. Помнится, в те счастливые годы он также по утрам занимал место на передней надстройке возле шеста с императорским штандартом и орлом, и ненасытно, для вдохновения, глядел на разбросанные по холмам, прилегавшим к Тибру, нагромождения крыш, ротонд на крышах, скульптур, колоннад, портиков, аркад, водопроводов, столпов, увенчанных изваяниями полководцев, крепостных башен и ворот, беломраморных лестниц и броских лоскутов садов. Это скопище белевших по берегам реки построек завершалось вознесенной в италийское небо квадригой на коньке крыши храма божественного покровителя Рима.

Тертулл отвернулся, отнял ладони ото лба, бросил взгляд на палубу «Лебедя», на котором добирался из Уттики в столицу. По распоряжению наместника, получившего указ о прощение опального стихоплета, его приписали к грузу зерна, отправляемого в Рим. Стража передала ссыльного с рук на руки бородатому капитану, который слова в простоте выговорить не умел. Только бранился и подгонял матросов пинками.